Семёнова его слова смутили, но квартальный надзиратель за просто так не сдался.
– А ежели девчушка приглянулась некоему мерзавцу-богатею? И за неё огромные деньжищи предлагались?
– Не знаю, – вздохнул Павел Петрович, – ох, не знаю. Мерзавца-богатея, если он и есть, мы не найдём. А и найдём – всё одно ничего не докажем.
Дальше делать здесь как будто было нечего. Перед тем, как отправиться восвояси, следственный пристав проинструктировал дворников и городового, в чьё ведение входил участок, что в случае появления подозрительных лиц, интересующихся мадам и салоном, непременно задерживать таковых и провожать в полицейское отделение для допроса. Впрочем, надежд на поимку таких простаков у полиции было немного.
Однако принятые меры уже на следующий вечер принесли плоды. Но, к сожалению, совсем не те, на которые рассчитывал следователь.
В участок к Игнатьеву явился городовой, сопровождающий пожилую женщину в простом крестьянском платье и платке, надетом на повойник. Судя по туго набитой котомке, которую берут в дорогу, крестьянка прибыла издалека. Городовой доложил, что женщина прошла во двор и приблизилась к означенному флигелю. А обнаружив на дверях замки, обратилась к дворнику с расспросами касательно мадам Кокто. Бдительный дворник тут же передал её городовому.
Старушка выглядела обеспокоенной, но не напуганной. Её усадили напротив следователя и даже предложили чаю. А после Павел Петрович приступил к расспросам…
Матрёна Лукинична Сытина происходила из бывших крепостных покойного графа N. При жизни барина старушка служила в графском доме на должности няни при малолетней дочери графа, Татьяне. Танюша была незаконным ребёнком и в доме отца появилась не очень давно, лишившись матери. Матрёна Лукинична душой привязалась к ребёнку и как могла заботилась о ней. Но после смерти благодетеля всё изменилось. В дом прибыла графиня, сестра хозяина и отдала Танюшу на воспитание в пансион некоей Жюли Кокто. А Матрёна Лукинична возвратилась в родную деревню.
Старая крестьянка пояснила, что нарочно приехала в город, чтобы только повидать свою воспитанницу, за которую у неё болела душа.
– Да так болела, что я спать не могла. Ведь и молилась и свечки за здравие Татьяны ставила. А только туточки – она положила руку на грудь, – щемит и щемит…
– Я и гостинчик привезла, – добавила она виновато, показывая на котомку. – Медовые пряники, сама пекла для Танюшки.
Заведение Кокто няня нашла с трудом, и был это совсем не пансион, а шляпная мастерская.
– А помогло мне вот что, – объяснила Матрёна Лукинична, достав из котомки кусочек картона. – Это кусок от шляпной коробки. Дама, забравшая Таню, преподнесла нашей графине шляпу. Коробочку я потихоньку взяла, да кусочек с именем и оторвала.