Девушка сочувственно склонилась к нему еще ближе:
– Ты не прав, твой путь, быть может, был нелегким, но люди везде добрые, как солнце. Оно все греет и в каждое дитя входит, проникает в него, открывает ему глаза. И с той поры человек видит и слышит. И дана ему земля, чтобы любить, из родников он пьет тайну ее теплоты.
– Пусть все в этом мире тьма и злоба, но в тебя оно вправду зачем-то вошло и открыло твои глаза.
Он почему-то наклонился над ней, она ощутила его учащенное дыхание, горячие руки и вдруг отпрянула. Отбежала на несколько шагов, остановилась, оглянулась. Он как-то согнулся, осунулся, руки безжизненно опустились вдоль тела… Она снова побежала, боясь обернуться, а травы цеплялись за ноги, будто русалочьи руки, шептали: «Зачем бежишь?»
«Зачем я, правда, бегу? Ведь он мне… нужен».
Она внезапно остановилась перед огромным священным дубом.
«Да, он мне нужен… Наверное, нужен. Зачем бы тогда я к нему ходила? Скажи дуб, так?» Но дуб промолчал, не шевельнув ни листом. «Что-то не так, вечный дуб? В самом деле… Руки жгут, глаза… И такая невыносимая тоска в них, почти нечеловеческая или человеческая?»
Он протянул руки. Но она… Она убегала от него по росистой траве, к розовому небу… В ту сторону, где далеко-далеко светится страна закатного счастья.
* * *
Не огонь горит, не смола кипит, а пусть горит, кипит ретиво сердце у красной девицы по добру молодцу.
Ярилка опустил голову, перед ним в очаге горели дрова, вспыхивали с шипеньем искры. И он, не отрываясь, смотрел на пламя, исступленно и тихо шепча:
– На море-окияне, на острове Буяне стоит дуб-стародуб. Под тем дубом – дубовая гробница, в ней лежит красная девица, тоска-чаровница. Ножки у нее не подымаются, глаза не открываются, сердце не разгорается. Красна-девица, тоска-чаровница, встань-пробудись, на меня оглянись. Вынь ты из моего сердца тоску-кручинушку, печаль горючую и отнеси ее в сердце к той, что от меня все прячется. Пожалей меня, тоска-чаровница…
Есть, говорят, чудная эта девица – тоска-чаровница. Много неясного для людей на свете. Вот и она. Наведет сухоту-сухотучую, тоску-тоскучую… Или снимет. Болью от любви называют ее старики. А захочет она, незримая, взмахнет рукой – и снова свободен ты, и не надо тебе ни тайн колдовских, ни счастья недоступного, не морочит, не жжет ничто, не тревожит. И в горе, и в счастье живет около нас эта девица. Ходит за деревьями, мелькает ее черное платье. И русалки, и деревья, и весь мир подвластны ее темным чарам. И все же ему, Ярилке, нет сил их терпеть.
Ярилка выбежал из избы в поле.