Так я и сделала. Правда, я не призналась Насте — она, как обычно, позвонила мне часов в девять, — что вместо здоровой овсяной каши у меня на ужин были охлажденная «Пшеничная» и косичка копченого сыра, которую я меланхолично ощипывала, вытирая жирные пальцы о салфетку. Да простит меня мой ноутбук, но последнее время я приобрела дурную привычку — есть, не отходя от монитора.
К одиннадцати часам сыр закончился, а к полуночи я дочитала последнюю страницу. Спать не хотелось. Хотелось напиться вчерную.
Я взялась писать письмо Илье. Мысли путались, и каждую строчку приходилось стирать по два раза.
В четверть второго я остановилась, раздираемая сомнениями. Во мне боролись два начала: здравомыслие, которое требовало, чтобы я немедленно отправилась спать, и стремление к саморазрушению, которое побуждало пойти и достать из холодильника остатки водки.
Минут через десять после начала моих раздумий раздался телефонный звонок. Я подумала, что это хорошее подтверждение тому, что здравомыслие не всегда подсказывает верный путь. Ибо если бы я его послушала, то сейчас мне пришлось бы мучительно протирать глаза и нашаривать на стене выключатель.
Подождав минуту и убедившись, что легко меня в покое не оставят, я сняла ноутбук с колен, переползла на другой край дивана и взяла трубку.
— Алло, Саша, я тебе не разбудил? — спросил меня голос Ивана Мухина. Подозрительно трезвый голос.
Я еще не придумала, что ответить на его закономерный вопрос, как он продолжил:
— То есть я понимаю, что вопрос идиотский. Конечно, я тебя разбудил. Извини, пожалуйста. Мне было важно позвонить тебе именно сейчас, когда я понял это.
— Да нет, все в порядке, Вань, — растерянно отозвалась я. — А что ты понял?
Он шумно выдохнул в трубку, прежде чем ответить.
— Я понял, что не буду делать то, что собирался сделать еще месяц назад, — сказал он, — понимаешь, о чем я?
— Нет, — честно ответила я.
— Ну, еще месяц назад я был уверен, что жизнь — такое дерьмо, ради которого не стоит трепыхаться, — по-простому объяснил Иван, — я, конечно, понимал, что у каждого в жизни своя роль и все такое. Но мне как-то надоело играть роль трамплина. Ты же понимаешь, о чем я?
— Угу…
— Ну вот… не очень приятно чувствовать себя неудачником, который только и годен, чтобы подставлять свои плечи для чужого прыжка. Вот и думал, как бы со всем этим поскорее развязаться. Быстро и не очень больно. Теперь понимаешь?
— Понимаю…
— Но после того нашего разговора на Матвеевских посиделках у меня в голове перемкнуло. Я подумал, что, может, просто не замечаю каких-то вещей вокруг себя. Так же как тогда, в школе, не заметил тебя.