Слышно было, как он зычным и сильным голосом крикнул:
— Хрусталев! Крылья! Орлиные!
— Надо же — орлом себя почувствовал, — удивился Маленков.
— Пусть попарит, — сказал Хрущев. — Рано или поздно все равно придется на грешную землю спуститься.
С уважением оглядел плачущего Ворошилова.
— Молодец! — неопределенно сказал он.
— Подушку поправить хотел, — всхлипнул тот. — Неудобно ему было, вот и хрипел сильно. Кто ж знал?
— Противно на вас смотреть, — с неожиданным презрением сказал Маленков. — Один всю жизнь филином притворялся, другой в вороньи перья рядился, третий вообще из себя беркута изображал. Грифы мы. Грифы!
— Ты, Жора, не ори, — посоветовал Хрущев. — Ясное дело, грифы мы. Теперь никому притворяться не надо. Будем собою. А кто в орлы или кондоры рваться станет…
Он встал, покрутил выбритой головой в вышитом вороте украинской рубахи и неторопливо, переваливаясь и играя мускулистыми ляжками, отправился к вождю. Пора и можно уже было клевать стремительно холодеющее тело. В этом он знал толк, как каждый гриф из кремлевской стаи.
Царицын,
16 июля 2005 года
Иван Семенович пил чай и смотрел в окно.
За окном по разбитой улице мимо серых кособоких домов, добавляющих мрачных красок в окружающую действительность, шла кричащая толпа под кумачовыми стягами. Люди потрясали кулаками, смотреть на них быстро надоедало, толпа она и есть толпа, ничего интересного в ней не было. А что бунтовать против царя-батюшки затеялись, так то достойно было порицания. Как говорится, бунтовщику — первый кнут!
Иван Семенович на улицу смотреть дальше не стал, задернул ситцевые занавески в красно-золотистых петушках и продолжил пить чай — с маковыми баранками, нежным клубничным вареньем и ласковыми леденцами.
Выпил чашечку, за ней опростал другую, и тут на улице раздался треск, словно рвали парусину, а потом резко затакало, ахнул взрыв. Иван Семенович выглянул в окно. Да так оно и есть — добунтовались!
По улице бежали рослые мужики в матросских тельняшках, только ленточки на бескозырках развевались, да пулеметные ленты, которыми у них была грудь крест-накрест опоясана, на солнце блестели. Потом тяжело с надрывными визгливыми воплями проскакали конники, схватились на саблях прямо посреди улицы, ожесточенно рубили друг друга и ускакали, поочередно напирая, словно делать им больше нечего было.
Иван Семенович тяжело вздохнул и вернулся за стол. Подумал немного и выпил еще чашечку чая, со вздохами и тревогой думая о бессовестности людской и кровожадности. Виданное ли дело, посредине города друг другу головы рубить. Ежели такое в захудалом Энске происходит, это что же в столицах деется? Ах ты, боже мой, совсем люди с ума посходили, никакая власть им нипочем — ни божья, ни земная!