Они жили долго, счастливо и не очень и умерли в один день.
Даже памятник из гранитной крошки у них был один на двоих, он стоял между двух холмиков, на которых ржавели венки от родственников.
Все началось в дождливый и оттого сиротский осенний день. Нет, так будет неправильно. Началось все сразу после регистрации их брака в загсе. В сиротский осенний день все закончилось.
— Лазарь, — строго сказала Эсфирь Наумовна. — Перестань курить в туалете. Порядочные люди ходят на лестничную площадку.
— Интересно, — сказал старик. — Почему я не могу покурить в туалете собственной квартиры? Почему я должен идти мерзнуть на лестничную площадку? С какой стати, Фира?
— Меня тошнит от дыма, — отрезала старуха.
— Странно, — насмешливо задумался Лазарь Александрович. — Для беременности уже поздновато. Тридцать лет ты терпела, а теперь говоришь, что тебе не нравится дым.
— Всякому терпению приходит конец. Всю жизнь ты делал все, что хотел. Ты никогда не считался с моими интересами, — сказала старуха. — Даже в молодости, в постели, ты никогда не интересовался, хорошо ли мне. Важно, чтобы было хорошо тебе!
— Послушай, — сказал Лазарь Александрович. — Все хорошее ты получала тогда от директора филармонии. Ты даже не особенно скрывала, что у тебя есть любовник. И мне приходилась с этим мириться, потому что твой папа работал в НКВД.
— Да, — вздохнула старуха. — Семен Гедальевич был настоящим мужчиной. После концерта он мне дарил такие розы! А от тебя за всю нашу жизнь я получила всего три цветка, и то это было в тот день, когда мы пошли в загс.
Старик включил телевизор.
— Пошли бы мы туда, — проворчал он, ожидая, когда нагреется кинескоп и на экране проступит изображение. Телевизор был стар, они его купили на пятнадцатую годовщину семейной жизни. Телевизор назывался «Рубин», его собирали на заводе уже несуществующего государства. — Пошли бы мы туда, — усмехнулся Лазарь Александрович. — А все твой заботливый папа!
— Не трогай отца, — сказала старуха. — Он был настоящим мужчиной. Теперь таких не выпускают.
— Да, — согласился старик. — Их перестали выпускать после пятьдесят третьего года. После смерти Сталина их стали сажать.
Эсфирь Наумовна гневно вздохнула, надела очки и принялась шуршать газетой с программой.
— Переключи на третий канал, — сказала она. — Там идут «Окна». Боже, как мне нравится Димочка!
— На первом будут показывать фильм, — упрямо сказал Лазарь Александрович. — Я давно хотел его посмотреть.
Эсфирь Наумовна поднялась и вышла на кухню. Слышно было, как она раздраженно гремит там посудой.