В окно с жужжанием билась большая черная муха. Наконец, ей надоели бесплодные попытки вылететь наружу, и она осторожно поползла по стеклу, подрагивая крылышками и потирая передние лапки. Некоторое время Шарун наблюдал за ней, потом встрепенулся, словно только сообразив, что не ответил на заданный ему вопрос.
— Почему сразу, что натворил? — удивился он. — Просто, сами же говорите, время военное. От нас требуют. Бдительность, как говорится, должна быть на высоте. Так куда, вы говорите, он поехал?
— А я ничего не говорила, — подняла нарисованную бровь хозяйка. — Два дня как уехал, а куда — не сказал. Да я и не допытывалась, мне-то какая разница?
— Ну как же, все-таки родственник, — заметил Шарун. — Вы-то сами в Мариновке были когда?
— Колька ездил, — сказала хозяйка. — А у меня и дома делов полно. Некогда по гостям разъезжать. Раньше-то мы каждый год по три кабанчика держали. Хватало забот!
— Этот… Вихлянцев, — заглянул в бумажку лейтенант. — Он совсем уехал? Или, может, на время, как это бывает, вещи оставил, а сам и рванул?
Хозяйка помолчала.
— Любопытный ты, лейтенант, спасу нет, — сообщила она. — Совсем, совсем уехал, да и вещей-то у него всего ничего было — вещмешок да чемоданчик деревянный. Сказал, в Палласовку добираться будет, у него там знакомый в райзаготзерне работает, мол, поможет, если что, с жильем и трудоустройством.
— А здесь у него знакомые были? — продолжал расспросы лейтенант. — Может, приходил к нему кто?
— Был один, — неохотно сказала хозяйка. — Лет сорока. Красноглазый такой, что твой крол. Худой, захочешь ущипнуть, не сумеешь. Не знаю, какие уж у него с Витькой дела были, вроде из одной они деревни, или как…
— Тоже белобилетник? — с иронией в голосе поинтересовался лейтенант.
— А я знаю? — с неожиданным раздражением сказала хозяйка. — Расспрашивает, расспрашивает… Саньком его звали. До сорока лет дожил, а все Санек!
Она помолчала.
— Ты вот мне скажи, — с вызовом поинтересовалась она. — Немцы придут в город али его на подступах сдержат? А то, может, и нам пора в отступ подаваться? Сдадут город немцу или не пустят его сюда?
Шарун встал.
— Ты, бабонька, поосторожнее словами бросайся, — сказал он. — Опомниться не успеешь, как загребут. Пришьют пораженческие настроения. Такие города не сдают, за города с таким именем до последнего бьются. Не пустят сюда немца, будь уверена!
— Вчера снова бомбили, — сказала Эльвира Геннадьевна. — Сколько народу зря погибнет! Сказали бы уж откровенно: все, мол, давайте за Волгу!
— Чего ж здесь сидишь? — уколол Шарун.
— Дом жалко, — просто сказала хозяйка. — Как это — взять и нажитое бросить?