Где-то далеко на юге послышался далекий гул, и горизонт озарился багряным заревом и всполохами, точно там что-то горело, хотя все, что могло выгореть в этом проклятом городе, давно уже выгорело. С острова, который располагался на середине Волги, били хваленые русские «катюши». И надо было радоваться, что их немного — после их залпа сгорали даже тела солдат, да что там тела — земля плавилась! Только русские с их вековым варварством могли выдумать такое жестокое и беспощадное оружие.
Гессель потер щеки и нос, постучал перчаткой о перчатку. Перчатки у него были на зависть всему взводу, Ганс снял их с убитого русского солдата, когда они стояли у развалин маслосырбазы. Диттель даже просил Ганса оставить перчатки именно ему. Разумеется, когда Ганса убьют. И вот он, обладатель теплых перчаток, жив, а бедный Фриц Диттель лежит застывший около собственного блиндажа, в котором хозяйничают русские. И свитер с него русские, наверное, уже сняли.
Некоторое время Ганс думал об убитом товарище, которому уже никогда не придется вернуться домой. Фрицу исполнилось двадцать пять лет, дома его ждала лишь мать, отец его погиб во время аварии на шахте в двадцать девятом. Жениться Диттель не успел. Может, это было и к лучшему. Попалась бы такая стерва, как Эльза, что хорошего в такой жизни? Уж лучше в публичный дом ходить, такие посещения ни к чему не обязывают.
— Ганс! — в траншее стоял ефрейтор Кройзик, за ним маячили темные тени. — Все нормально?
Гессель пожал плечами, и русский мороз сразу же полез в шинель, бесцеремонно лапая солдата ледяными пальцами.
— Что может быть нормального? — сказал Гессель. — Этот мороз доконает нас всех. Если мы не сдохнем от голода, то нас добьет холод. И этот чертов гармонист, он уже достал своей музыкой.
— Заткнись, — устало сказал ефрейтор. Ему тоже не хотелось вставать посредине ночи и выбираться из гущи теплых постанывающих тел, чтобы сменить Гесселя. — Русским тоже несладко. Весной подтянут подкрепление, и мы выбьем из них дух!
— Мечтатель, — раздраженно сказал Ганс, уступая место худому, низкорослому солдату, крест-накрест перевязанному женским пуховым платком, которым он обзавелся в деревне Грачи.
В блиндаже едко пахло мочой и потом, кто-то сипло хрипел, постанывая во сне. Все казалось нереальным, человеческая жизнь просто не могла быть такой. Не могла! Гессель вдруг ощутил, как он устал. Он опустился на корточки у входа, полы шинели разметали забивающийся в проем снег. За спиной шуршала окаменевшая от холода плащ-палатка.
— Только не гадь здесь, — буркнул ефрейтор Кройзик и полез, не обращая внимания на злую сонную ругань, в середину спящих солдат.