Сунул почту обратно в ящик, обернулся и снова увидел запыленную машину с незакрашенными фарами, и снова сказал себе:
— Аккумулятор, наверно…
Но так и не договорил: ему показалось, что чья-то тень мелькнула возле дома напротив, между плющом и колонной.
Он не спускал глаз с колонны, но там никого не было, и только по-прежнему шелестел плющ, время от времени раскачиваясь сильнее, когда налетал порыв ветра.
Яаков опять похлопал ладонями по карманам и на этот раз нащупал связку ключей в правом кармане гимнастерки.
Взявшись за ключ от подъезда, снова бросил взгляд на соседний дом, на плющ и колонну рядом, но там по-прежнему было пусто.
Он открыл дверь, продержал ногой, чтобы не захлопнулась, правой рукой взял сумку, а левой дотянулся до винтовки, подцепил ее за ремень и втащил в парадное.
Дверь медленно затворилась, щелкнув замком, и тогда он снова посмотрел в окошко на плющ, а потом локтем нажал кнопку лифта.
Поднимаясь в лифте, поставил винтовку в угол и, стоя перед широким зеркалом с почерневшими краями, провел ладонью по небритому лицу и впервые заметил, что щетина на подбородке почти совсем седая.
Тогда он пальцами, как гребнем, пригладил волосы, прижал их ладонью, стараясь прикрыть лысину, толкнул ногой дверь лифта, взял винтовку, сумку и остановился перед белой дверью, на которой чернел тот же номер — 17, а под ним блестел стеклянный глазок.
Оглядев лестничную площадку и не заметив никаких перемен, тихонько повернул ключ в замке, открыл дверь и остановился, прислушиваясь: услыхала Ривка щелчок замка или нет.
Нет, не слышала.
Он все еще стоял в дверях, в одной руке винтовка, в другой — солдатская сумка.
— Здравствуй, — сказал он. — Ждала?
И улыбнулся, точно зная, что ждала.
Никто не ответил.
— Ривка! — позвал он.
Прокрался как вор в гостиную и, прислонясь к стене, первым делом взглянул на пианино.
Все три фотографии по-прежнему стояли на пианино.
Ицик, нагнувший голову, уперший ладони в бока и широко расставивший ноги. Зеленая форма. Три лычки на погонах. Коричневые ботинки со шнурками, высокие — выше щиколотки.
Ури, оседлавший красный мопед.
Юдит, подавшаяся вправо из-за тяжелого портфеля в левой руке.
Все три фотографии стояли, как и две, и три недели назад, ни одна не была повернута к стене.
На столе, под керамической вазой с розовыми гвоздиками, белел листок бумаги.
«Работаю в больнице, прихожу поздно. Почему не пишете? Целую. Ривка.
P.S. Я знаю, все живы и здоровы. В холодильнике — салат, суп, котлеты и гуляш. Надо только разогреть. Фрукты — на веранде. Обнимаю, целую. Р.»
Листок был свежий, белый, не тронутый пылью, и Яаков понял, что Ривка пишет эти записки каждое утро, уходя на работу. И слова каждый день одни и те же, меняется лишь меню.