4.
Солдат — немолодой уже, с волосатой грудью, тронутой сединой, — нерешительно стоял в дверях спальни.
Подушка, с которой недавно поднял голову, еще хранила его тепло, а широкий тугой матрац не успел расправить морщины измятой простыни и неглубокую вмятину, продавленную его грузным телом.
Он смотрел в угол.
Серая капля масла, оставив извилистый жирный след на выщербленном прикладе старой винтовки, застыла посреди одной из желтых плиток пола.
А рядом, откинув пустой рукав, валялся зеленый ком гимнастерки и сидели на белой табуретке грязные солдатские брюки.
Солдат отвел глаза, но теперь на него смотрели замызганные ботинки с тупыми сбитыми носами и ссохшимися, вываленными по-собачьи бурыми языками, с которых серой слюной стекали пыльные шнурки.
Он поднял глаза и увидел перед собою зеркало — огромное, вполстены, где отразилась вся эта маленькая спальня, с полированным деревянным шкафом до потолка, с большим окном, выходящим на восток, и с широкой кроватью, на которой спала она.
Она спала, раскинув руки, и они плыли, текли, катились, вились белыми речками, которые сужались к устью и разбегались пятью протоками, уходившими пятью алыми ногтями в цветную простыню, как в землю.
Ему снова хотелось целовать эти руки, гладить ее открытую грудь и острый сосок, который вечером и ночью был набрякшим, как ягода, а теперь — розоватым и прозрачным, потому что в открытое окно струился розовый сумрак, который оседал, окутывал пеленою все, и потому что занималась заря, и уже дважды пели петухи.
Он осторожно сел на кровать, поежился и прикрылся простыней, заметив свою наготу и застеснявшись самого себя, но вскоре отбросил простыню, а затем стянул простыню и с женщины и смотрел, как мелкие пупырышки выступают у нее на животе и бедрах.
Она приоткрыла глаза, но, видно, была еще во сне, потому что ничего не сказала, лишь протянула руки и прижалась лицом к его груди, и скользнула губами вниз, и он закрыл глаза и все забыл, потому что еще не ведал такой ласки.
Он вскрикнул.
5.
Странный звук вдруг прорезал тишину утра, и они вздрогнули, ибо звук этот напомнил вой сирены.
Она зажмурилась, вся сжалась и лишь потом протянула руку, нащупала маленький будильник, стиснула его, и странный звук оборвался, но она все еще слышала сирену — ту самую, что внезапно взвыла в субботу, в первый день войны.
Ее надсадный вой был таким же острым, пронзительным, как когда-то — давным-давно — истошный вопль матери, которого никто не слышал, потому что мать кричала молча.
Она, маленькая девочка, выбралась из тайника за шкафом, подбежала к окну и при жидком свете фонаря увидела, как два полицая остановили бредущую к дому мать.