Девочка стояла у окна и увидела наконец бредущую к дому мать. Но в ту минуту, когда мать вошла во двор, два полицая остановили ее, сорвали платье, а когда ее грудь забелела в желтых сумерках, повалили ее на землю, тут же, за углом, между высокой кирпичной стеной и большим деревянным ящиком, в узком проеме между стеной и ящиком.
Мать не крикнула, даже рта не раскрыла, только глаза ее расширились, когда глянула на свое окно. Может, ее увидела, девочку.
Надо было отойти от окна, запрещено ведь было.
Но она не отходила.
И тогда услышала долгий звонок.
А потом еще несколько — долгих, нервных.
32.
Звонили внизу, у входа.
Она бы, может, и не двинулась с места, пусть звонят, но, снова почуяв запах масла, взглянула на лоснящийся край халата, на темное жирное пятно и улыбнулась про себя.
Все еще улыбаясь, одернула, пригладила зеленую тонкую свою одежку, словно самое нарядное платье, и пошла к двери, потому что звонки с короткими перерывами продолжались.
Она подняла трубку, но ничего не сказала, не спросила, кто там, только кнопку нажала.
Услышала жужжание электрической задвижки и щелчок открывшейся двери.
Может, и подъехала чужая машина, когда она в спальне стояла перед зеркалом. Может, не слышала она.
Или слышала?
Она стояла у двери и ждала, пока лифт сперва спустится, потом подымется, а тогда уже позвонят в дверь квартиры.
И когда позвонили, открыла дверь, снова ничего не спросив, не глянув в дверной глазок.
И засмеялась даже.
Разве от судьбы убежишь, захлопнешь дверь перед нею, когда нет для нее ни дверей, ни окон, есть она, судьба, есть, и все; не приходит, не уходит, не возникает, не исчезает, вместе с тобой она, и убежать от нее — лишь руки на себя наложить, но и это судьба ведь, твоя судьба: пока ты есть, и она с тобой, а когда не будет тебя — так что за важность? Тогда уж вообще ничего не важно.
И в самом деле…
Она увидела черную армейскую туфельку, ступившую на порог, и серо-зеленый подол, скользнувший в дверь.
— Где ты была? — спросил молодой знакомый голос.
Она подняла глаза и увидела перед собой Мару, солдатку Мару, только ее одну и больше никого.
Она тут же захлопнула дверь.
Захлопнула за спиной Мары.
Подождала.
Никто не стучался.
Одна пришла.
— Где ты была? — повторила Мара. — Я тебя целый день ищу, думала, может, Бог знает что случилось, может, ты болеешь?..
— Я не болею, — ответила она.
Серые глаза Мары, такие громадные на исхудалом личике, лихорадочно метались, брови безостановочно шевелились, вздрагивали, и вместе с ними прыгала живая черная линия — будто по лбу мазнули густой сажей. Эта линия косо пересекала лоб, и когда брови поднимались, кожа морщилась и черная полоса то ломко сжималась, то выпрямлялась, вытягивалась, и Сара подумала, откуда столько морщинок, пускай неглубоких, мелких, на лбу этой девушки, совсем еще девочки.