Она была рада, так рада, что он пришел домой в тот самый вечер, когда она стояла у входа в подъезд, только что из больницы, с растрепавшимися волосами, в застиранном, с двумя незастегнутыми пуговицами, халате.
— А Иоганн… на севере? — спросила гостья.
— Йона? На севере? Н-нет… Нет.
— Когда началась война, я видела по телевидению… Нет, нет, не важно. Просто первые дни войны. Французская телепередача, ничего особенного. У вас тоже показывали? Первые дни войны на севере…
— Нет, — ответила Сара. — Не показывали.
Сара знала, что именно волнует гостью.
Конечно же, та боялась за сына: если живой или мертвый, здоровый или раненый попадет в руки врагов, то прежде, чем голову отрубить, не отрубят ли ему руки, ноги или еще что-либо?
— Йона на юге, — сказала Сара. — И всегда был там. Никогда не бывал на севере, только раз, зимой, когда мы поехали в отпуск, а я боялась скатиться с горы на лыжах, и он еще надо мной смеялся.
— Он хороший, — сказала гостья. — Он очень хороший мальчик.
Он и счастлив был как мальчишка, этот немец-еврей, еврей-немец, этот человек.
Недолго, правда.
Она стояла в девятнадцатой палате, прислонясь к стене, не чуя ни рук, ни ног, только что из операционной, где хирург четыре с половиной часа лепил, укладывал осколки кости, сшивал растерзанные мышцы, латал кожу и вылепил, сложил-таки правую ногу заново, только левую ампутировал, отрезал ниже колена, но и на левой восстановил коленный сустав, починил, создал заново ногу до икры.
Его доставили на вертолете с севера.
Он был удивительно похож на Бени, и она не могла понять, как это может быть, что он чужой.
Она стояла у стены, не чуя ни рук, ни ног от усталости, и смотрела на тихого пациента, лежавшего молча, закрыв глаза, в девятнадцатой палате.
Стояла и смотрела.
Ему отвели просторную одноместную палату, хоть он еще ничего не сознавал, не видел, не чувствовал, не понимал, он спал, бледный такой и похожий на Бени. Точь-в-точь Бени, и тоже солдат, только чужой.
И она спросила, стоя вот так, прислонясь, привалясь к стене, не чуя ни рук, ни ног, она спросила его:
— Успел ли ты, пока был еще цел, не ранен, успел ли ты отрубить Йоне руки? Или ноги? Или еще что-либо? Или хоть голову отрубил сперва? А? Если б сперва хоть голову… Ты сделал это?
И замолчала.
Потому что стало темно в глазах, и она вся сжалась, стиснула кулаки, испугавшись, что прямо тут упадет без чувств, грохнется замертво от того, что четверо суток не смыкала глаз, ни днем, ни ночью не выходила из больницы.
Помолчав, собравшись с силами, она вновь спросила:
— А может, Йона был проворней тебя? Может, он сумел тебя опередить, придавив тебе ноги гусеницами танка? И ты так и не занес над его головой острый нож, приклад или штык? Может, Йона опередил тебя?..