А может быть, халат ни при чем.
Еще позавчера, а может, и раньше, едва лишь стали затягиваться раны, только раньше она просто не замечала этого, но позавчера глаз не сводил с нее Ахмед, все пялился, призывая, прося, упрашивая.
Она пыталась уйти от этого взгляда.
Ничего не говорила.
А когда подала ему пить, он протянул свою темную руку с длинными, тонкими беловатыми пальцами, коснулся ее локтя и скользнул вниз, погладил, но она лишь отвела его руку и ничего не сказала.
Ничего.
А потом, когда перевязывала последнюю не закрывшуюся рану на бедре, видела, как вздымается простыня, но притворилась, будто не видит.
Надо было поторопиться, и все.
Быстро-быстро перевязать его и выйти из девятнадцатой палаты.
И она заторопилась.
Он опять протянул руку, и кончики пальцев легли ей на грудь.
Она отстранилась и замедлила движения, перестав спешить.
Теперь уже совсем не спешила больше.
Медленно подняла его ногу.
Стала медленно, туго наматывать бинт.
Медленно прижимала ногу его к бедру, накладывая виток за витком, словно гладя.
И улыбнулась, когда он застонал.
И не отвернулась, потому что не стыдилась больше своей улыбки: пусть все смотрят, каждому могла показать ее, эту кривую улыбку.
И сказала, не шевеля губами:
— Женщину захотелось? А больше тебе ничего не хочется?
Кто знает, сколько рук и ног, сколько голов успел ты отрубить, прежде чем тебе ноги отдавили.
А теперь меня захотелось?
Что ж…
Она поглаживала ладонью туго намотанный бинт, а он стонал.
Он хотел женщину.
Что ж…
Она уходила из палаты, чувствуя всей спиной его жадный взгляд, и шла неспешно, медленно, плавно покачивая при этом широкими бедрами.
А что?
Не женщина разве?
Кто скажет — нет?
И мать.
И жена.
И любовница.
И блудница, когда надо.
И проститутка.
И шлюха, если сама того захочет.
Разве не женщина она?
Он, подвывая, глядел ей вслед.
Она слышала тот жалобный вой.
И радовалась.
Покинула девятнадцатую палату, даже не обернувшись.
То было позавчера.
А вчера, как только вошла, он так и впился в нее немигающим взглядом и уже не призывал, не просил, а брал, что хочет, не выпрашивая, силой, и она чувствовала его длинные пальцы на своих щеках, на шее, груди, на животе, и темные руки сжимали ее бедра и беловатые ладони зажимали рот и она уже не могла дышать и он навалился на нее как полицай на мать у кирпичной ограды готовый раскачиваться подыматься и опускаться глядя на нее немигающими глазами самца который самку покрыл и давит топчет мнет ее, и она испугалась, не зная, как спасти себя.
Она страшно вскрикнула.
Ее взгляд упал на круглую палку, служившую для того, чтобы открывать штору, или окно, или еще что-либо, а может, и не для того совсем, кто знает.