— Хорошо. Обними меня крепче. Можешь?
— Да.
Она уже не слышала.
Была далеко отсюда.
— Я хочу тебя, — сказал он.
Как потом сказал это Йона.
Он не мог говорить губами и говорил глазами, но она поняла его, хоть и не ответила тогда, под водой. А может, и ответила, сама не знает, никогда не спрашивала, ответила ли ему тогда. Она ответила потом, ночью, в палатке на берегу моря, далеко от всех и вся, где были только луна, ветер Синая, несущий песчаную мглу, и легкий песчаный скрип на зубах, и сухое першение в глазах — тоже от песка.
Его глаза сверкали, как золотистые звездочки морского ежа, того самого, который кольнул ее черным шипом, как иглой, что впилась и сломалась.
Она протянула руки ему навстречу.
И не было никого кругом, только полная луна за пологом просвечивающей палатки, отливавшая серебром морская вода, пять золотистых звездочек с одним обломанным черным шипом на глубине и желтый песок.
Желтый, как эти ведра.
46.
Но не было рядом никого.
Не явился Давид.
Не откликнулся, не отозвался Йона.
Не прибежал Шмулик.
Не вернулся солдат.
И доктор был не здесь, а в больнице, и не мужчина он был сейчас.
Рядом были те, что были здесь.
Близнецы и Бени.
И вдруг ей стало легко, спокойно, даже смешно стало от того, что она чего-то боялась, трусила, хотела спасти себя от кого-то — от Бени, конечно. От него.
А зачем?
Зачем защищать себя?
Какая разница, сама ли ложишься, по желанию, или нет.
Какая разница?
Разве не все равно?
Ложишься.
И кто-то ложится на тебя.
Так надо ли, стоит ли противиться, разве не все равно, какая разница — так ли, этак, одно и то же, все то же самое, так почему нет, коль ему приспичило, пусть имеет, тебя не убудет, зачем противиться, отбиваться — со всеми одно и то же, кончается одинаково, и ничего страшного, если с каждым одно и то же, какая разница, все то же самое, все то же. Одинаково начинается, одинаково кончается, каждый делает свое и уходит, вот и все. Смешно…
Смешно и только.
Ужасно смешно.
Что, не ложилась она?
Впервые, что ли.
Смешно.
Ложилась.
Не раз, не два.
Так не смешно ли?
Разве не стояла всю жизнь у глухой стены в Сен-Дени?
Не продавалась всю жизнь?
За любовь.
За верность.
За сына.
За воду.
За утоление печали.
За минуту счастья.
За миг блаженства.
Бог весть за что.
Почему же не отдаться за желание? Не ее, чужое.
Разве Бени не вожделел ее всю жизнь, с мальчишеских лет?
Так что за разница.
Не смешно ли.
Смешно…
Перед ней стояли два полных ведра, ее ждали два близнеца и Бени. Лечь надо было лишь с тремя.
Что, не лежала разве с братьями-близнецами?
Лежала.
Ну так и еще один.
Не выдержит, что ли?