— А, всего-то? — разочарованно протянула Нюша, — да она знает. Своими ушами слыхала, как она говорила.
— И что же? Что? — досадливо перебил кухарку Лапочкин. — Не беспокоится барыня?
— Да беспокоится, да ведь не впервой…
— Что не впервой?
— Да ночные отлучки барина, — хихикнула Нюша, — да можно спать спокойно. Времена ныне такие — сами знаете.
— Знаю, знаю. Времена-то эти я знаю недурственно, — подтвердил Лапочкин, дивясь нахальству прислуги. — А вот как ты, милая, можешь хихикать в данных обстоятельствах, не понимаю.
— А мне что? Плакать прикажете? — удивилась собеседница. — Да мне некогда с вами лясы точить, ужин еще не готов, дрова в печи зря переводятся…
— Ты вот что, старая, не дерзи, — разъярился Лапочкин. — А лучше передай своей барыне, чтобы одежду какую поприличней супругу принесла.
— Вот еще! — воспротивилась кухарка, — вы его держите, вы его и одевайте. Не голый же он. А барыне некогда глупостями заниматься. Она и учится, и к лимпиаде готовится.
— К какой лимпиаде?
— Откель я знаю, какой? Слыхала, подруги ее подговаривали ехать на лимпиаду, за большим кушем. На коньках-то хозяйка птицей летает.
— Тьфу ты! — Лапочкин с досадой хлопнул трубку на рычаг. — Ну и жены! Никакой нравственности!
Помощник дознавателя встал и, заложив руки за спину, заходил по кабинету из угла в угол, проклиная и современных жен, и современную прислугу. Потом, успокоился и вновь вернулся к телефонному аппарату.
— Алло, барышня, соедините меня с приемной доктора Самоварова, — попросил он устало и, дождавшись ответа, продолжил. — Приемная? Могу я поговорить с доктором?
— Он занят с пациентом, — прощебетал на другом конце провода молодой девичий голосок.
— А когда освободится?
— А кто говорит, по какому вопросу?
— Из Окружного суда.
— Я передам доктору, что звонили. Благодарю вас за беспокойство. Кабинет уже приведен в порядок.
— А приемная?
— Благодарю вас, никогда не ожидала от следствия такого внимания. Все как новенькое.
— А шкура медвежья на полу лежит?
— Не извольте тревожиться, — кокетливо ответила барышня, — лежит, в целости и сохранности.
— А шкура та же, что и раньше лежала?
— А вы бывали у нас и раньше? Тогда приходите еще, всегда рады постоянным клиентам. Заодно и сами убедитесь.
— Тьфу ты! — в досаде Лапочкин снова хлопнул трубку на рычаг.
Значит, доктор Самоваров шкуру белого медведя Мурину не дарил. А Мурин, значит, не колдовал над ней, не отрезал голову, не перекрашивал, не вручал Сыромясову. Впрочем, в столице сколько угодно медвежьих голов по гостиным валяется.
Мысль дознавателя летела стрелой, прямо и отважно: а что, если медвежья шкура с мордой просто-напросто лежала в гостиной самого Сыромясова? Он, разумеется, не признается. Возможно, и жена скроет, и кухарка. Но нет, вряд ли. Все-таки господин Сыромясов недаром имеет псевдоним Дон Мигель Элегантес! Если бы что-то европейское, новомодное, цивилизованное — тогда такие подозрения были бы обоснованы. А медвежья шкура — слишком обыденно, дурным вкусом попахивает, не стал бы Сыромясов такую лапотную, дремучую вещь в собственном доме держать!