Это были счастливейшие минуты в моей жизни. Помню, что всю меня просто-таки распирала огромная беспричинная радость. Но почему-то очень кружилась голова. И трудно было стоять на ногах. Кажется, у папы с мамой было то же самое. Я видела, как они отошли немного в сторону и, присев на землю, о чем-то долго шептались, посматривая то на меня, то на небольшой поселок, смутно видневшийся сквозь чащу деревьев. Потом папа пошел по дороге в гору, а мама взяла меня на руки и снова перенесла в ладью.
Там мы сидели долго, видимо, ждали папу. Но он все не появлялся. А маме вдруг стало плохо. Я видела, как она борется со слабостью, стараясь не показать этого мне. Я тоже чувствовала себя неважно: по-прежнему сильно кружилась голова, к горлу подступала тошнота.
Между тем наступил вечер, стало быстро темнеть. Тогда, мы с мамой снова перебрались на берег и потихоньку пошли к поселку. Шли долго, потому что время от времени мама опускалась на землю и сразу не могла встать. Стало уже совсем темно, когда мы подошли к маленькому белому дому и присели на крыльцо перед закрытой дверью. Здесь у меня снова заболела голова и страшно захотелось спать. Я положила голову к маме на колени и уже сквозь сон услышала ее последние слова. Она сказала что-то вроде того, что ей надо еще раз побывать на берегу и что-то сделать в нашей ладье, так как иначе мы не сможем встретиться с папой. Но я уже почти не слышала ее, я спала.
Утром я проснулась на том же крыльце, но что это было за пробуждение! Мамы не было. А вокруг меня собралась огромная толпа мужчин, женщин, детей. Все они что-то громко говорили, спорили, показывали на меня пальцем, бесцеремонно рассматривали со всех сторон.
Потом кто-то взял меня за руку и ввел в дом. Здесь меня накормили, напоили, снова без конца задавали какие-то вопросы. Но я не могла понять ни слова. Я только плакала, звала маму, рвалась убежать на берег, к нашей ладье. Однако меня не пускали, держали за руки, наконец заперли в какой-то чулан и оставили одну…
Так началась моя жизнь в доме Полипчуков. Страшно вспомнить, что это были за дни и ночи в чужой семье, среди чужих людей. Правда, дядя Игнат и тетя Степанида ничем не обижали меня и делали, кажется, все возможное, чтобы скрасить мое сиротство. И тем не менее…
Ольга замолчала и долго смотрела куда-то вдаль, словно забыв о присутствии Кирилла. Он тоже молчал, боясь нарушить ход ее воспоминаний. Наконец сказал:
— Что же дальше?
— Что дальше… Дальше была сплошная беспросветная тоска. И еще надежда. Надежда, что когда-нибудь папа с мамой вернутся и заберут меня к себе. Только это и помогало мне жить. Но шли годы, а вместе с ними уходила и надежда. Теперь она ушла совсем.