— А как же. И не пятнадцать, не семнадцать, а целых двадцать пять годков проработала я там, только нынешней зимой на пенсию-то вышла.
— Так, может, вы помните, как Мария со своим дядей привезли однажды в больницу сбитого их мотоциклом человека?
— Еще бы не помнить! Помню, будто вчера все было. Правда, Марийка-то в ту пору совсем девчонкой была. Но держалась молодцом. Как сказал Евсеич, наш тогдашний завотделением, царство ему небесное, что кровь нужна тому несчастному, так она ни минуты не колебалась. «Берите, — говорит, — кровь у меня, я что хочешь вынесу». А без этого, без Марийкиной крови, значит, Евсеич сказал, ни за что бы ему не сдюжить.
— Не выздороветь, вы хотите сказать?
— Ну, до выздоровления-то дело так и не дошло, по крайней мере, в то время: больно сильно, видно, досталось человеку. Как пришел он в себя, так ни с кем — ни слова, ни полслова. Мы поначалу решили, что онемел человек. А он только головой качает и лепечет что-то непонятное. Тут уж мы догадались, что просто не наш он, может, француз, а может, эфиоп какой. Ну и, понятно, начали русскому языку учить. Особенно дед Матвей старался, сосед его по палате. Душевный был человек, Матвей-то! Койки их рядышком стояли, и тумбочка одна на двоих. Так он с ним, как с сыном…
Тетка Ганна вдруг всхлипнула и поспешно вытерла глаза кончиком платка. Потом медленно, будто заново переживая прошедшее, заговорила тихим приглушенным голосом:
— Ну, прошел так с месяц или около того, Матвея начали к выписке готовить, и однажды вечером отвел он меня в сторону и говорит: «Слушай, Ганна, дело-то какое: сосед-то мой совсем выучился по-нашему балакать». «Ну и слава богу!» — говорю. «Оно бы и так, — отвечает, — да узнал я страшную вещь: отшибло у него, оказывается, всякую память, не помнит он ни имени своего, ни того, кто он, откуда, есть у него сродственники или нет». «Так надо, — говорю, — сейчас же сказать об этом Евсеичу». «Сказывал, — говорит, — да он и сам, слышь, давно все понял, только не знает, что делать: приходит пора ведь и его, соседа-то моего, выписывать, а куда он пойдет, сердечный?» «Как же теперь быть-то», говорю. «А решил я, — отвечает, — взять его, если позволят, к себе, на пасеку, пусть поживет в моей хатенке, может, и вспомнит что-нибудь. А не вспомнит, так, бог даст, и совсем со мной останется. Я ведь один, как перст, никого у меня нет, а он мне как родной стал…» Так и уехали они вместе. Дай бог им счастья. Не часто таких хороших людей встретишь…
— Ганна Федоровна, а где эта пасека деда Матвея? Куда он увез своего соседа? — заторопил Кирилл сердобольную старушку.