И вот все переменилось. Вершков нашел с Эльвэнильдо общий язык. Даже как будто уважать его начал. Эльвэнильдо явил себя почти героем. Правда, он никого не смог убить — не та закалка, но вдруг обнаружилось, что лесной эльф при всей его трусоватости способен на самопожертвование ради товарища. Ого-го! Тут уж все растерялись, и Харузин, похоже — первый. А Вадим сразу отдал ему должное и вот теперь они оба — не разлей вода. А она, Наташа, как будто побоку. Мужская дружба, фронтовое братство, то, се… где уж им обращать внимание на слабый пол!
Это ей не нравилось. Хотя видов Гвэрлум ни на одного, ни на другого не имела. А вот неприятно — и все тут!
Свои эмоции на сей счет Наталья вынуждена была держать строго про себя. Потому что свет-душа Флорушка не должен был о них даже догадываться. Для Флора она — ясная ягодка, светлый рында, девушка в одежде мальчика-пажа, платоническая возлюбленная с чистой душой. Пусть так и остается.
Но все же она позволила себе оставаться грустной и чуть-чуть мучить этим Флора. Пусть хотя бы погадает — отчего она погрузилась в печаль.
Харузин работал над собой — учился себя уважать. Он давно знал себе цену. Знал, что боится таких вещей, каких юноша его лет не должен, по идее, бояться. Знал за собой и наклонность к беспробудной лени, и стремление занять горизонтальное положение, лучше всего на диване, при закрытых дверях собственной комнаты. В вылазках на природу Харузин больше всего ценил то мгновение, когда возвращался домой и мог наконец забраться в горячую ванну с шампунем.
Он привык относиться к себе с легким презрением. И вот здесь, в дремучем русском средневековье, накануне жуткого времени опричнины, он неожиданно обрел некое подобие самоуважения. Братья-«медвежата», Флор и Лавр, здешние обитатели, смотрели на Харузина как на вполне достойную личность. Это немного смущало и даже сбивало с толку, но, с другой стороны, вынуждало «держать спину прямо». И Харузин старался изо всех сил. От этих стараний у него даже взгляд сделался напряженным и рассеянным.
Наташа досадовала на ситуацию еще и потому, что сама она, как ей представлялось, совершенно не изменилась. Даже любовь к Флору не сильно сказалась на ее характере. А что-то подсказывало Гвэрлум, что измениться она должна, иначе ее ждет несчастье.
Новгород встретил путников на закате — темные башни на фоне багрово-золотистого неба. Волхов угадывался в темноте, как пролитые чернила. Что-то бархатистое чудилось на поверхности воды, которая текла через город как будто таясь, скрываясь.
В доме близнецов спали. Окна не горели, было тихо. Однако стоило Флору постучать в глухие высокие ворота, и двор, точно расколдованный, ожил. Во мраке забрехал пес, гремя тяжелой цепью, послышались голоса и шаги, в горнице вспыхнул свет. Некоторое время дом словно приходил в себя, стряхивая сонное оцепенение, а затем ворота распахнулись. На пороге, держа сальную свечу, стоял немолодой слуга. Он не улыбался при виде господ, но и не выражал недовольства из-за того, что его разбудили столь бесцеремонным образом. Пес на цепи скакал и брехал от всей своей собачьей души. Прошлый раз собаки не было — видимо, завел старик Неделька, давний знакомец близнецов, которому Флор поручил дом на время своего отсутствия.