Нежданный гость оказался боярином Андреем Палицким. Слуга, именем Авдей, подробно обсказал, как и что случилось.
Андрей, двоюродный брат воеводы Димитрия Палицкого — того самого, что считался отцом близнецов и был мужем их матери Анастасии, — возвращался из-под Казани во Псков, но по дороге от ран и лихорадки занемог и решил заглянуть к Новгородской Софии. Заодно и на могиле брата побывать.
Думал остановиться на постоялом дворе, да какое там! Смерть в глаза глядит. Единственная родня в Новгороде — Флор да Лавр, вот к ним и завернули. По правде сказать, это больше Авдей решил, чем его господин, поскольку боярин очень плох. Не хочется к чужим людям его везти, а братья Олсуфьичи все-таки считаются родней…
— Ох ты, беда, — сказал Неделька сочувственно. С Андреем Палицким он еще не встречался, но родня, пусть даже названная, — всегда дело ответственное. Неизвестно еще, как Флор ко всему отнесется, когда из Ревеля возвратится.
— Дома ли господа? — напирал Авдей. — Барин мой вот-вот скончается, а ты нас на пороге держишь. Да кто ты есть, человек?
— Я-то? Я вольный человек, Неделькой зовусь, потому что ничего не делаю… Флор-то в отлучке, — заговорил Неделька, энергично скребя в затылке всей горстью. — Дома Лаврентий, да и он собирался скоро отбывать к себе в монастырь. Не знаю, что и сказать тебе…
Он отворил ворота пошире и махнул рукой:
— Заводи лошадь!
Возок медленно вполз на двор.
Кликнули хмурого прислужника и разбудили конюха. Вчетвером внесли боярина в дом, устроили внизу в покоях.
Андрей был очень плох. Под Казанью получил несколько ран, а от лихорадки открылись и те, что зажили в прошлом году. Однако после того, как устроили его в постели и напоили горячим, немного ожил боярин.
Когда Андрей Палицкий открыл глаза и позвал слугу, чтобы подали ему полотенце — обтереть лоб, рядом был незнакомый боярину человек, который сидел у окна и смотрел в какую-то книгу. Услышав слабый голос, доносившийся от постели раненого, этот человек бережно отложил книгу на стол, не став ее закрывать — надеялся вскорости вернуться к чтению — и приблизился.
Андрей вздрогнул.
— Татарин! — шепнул он. — Ты здесь откуда?
Харузин хмыкнул. Опять начинается!
— Я крещеный, — сказал он, покорный судьбе. До конца жизни придется ему теперь эту казанскую кашу расхлебывать! Ну, угораздило! В Питере никому и дела не было до того, что он татарин. Тем более что татарином Харузин был только отчасти. А здесь это всем так и кидается в глаза. Вот она, война.
— Вишь ты, — пробормотал Андрей Палицкий, — крещеный… Полотенце дай мне. От пота все лицо разъедает.