Лицо умершего уже приняло успокоенный вид, расслабилось. И все же в раскрытых глазах по-прежнему скакал страх. Как будто этот страх оказался живее, чем человек, им пораженный.
Лавр осторожно положил ладонь на веки боярина и закрыл ему глаза. Затем сложил разметавшиеся в агонии руки. Сел рядом на постели и задумался.
Авдейка бросился перед ним на колени, зарыдал.
— Умер барин твой, — сказал Лавр ему ласково. — Ничего не поделаешь.
Авдей склонился головой до самого пола. Все его тело сотрясалось от плача. А затем, выпрямившись и глядя Лавру в лицо, Авдей проговорил:
— Это все она… ведьма! Не она — встал бы мой Андрей на ноги. Уж я-то его знаю. Сколько раз от самого краешка оттаскивал!
— Что ты говоришь? — тихо вскрикнул Лавр. — Какая ведьма?
— Такая! — Авдей повернулся заплаканным лицом в сторону Наташи. — Явилась. Лебедь белая! Приплыла. Я, говорит, тебе питье, батюшка, принесла. А он еще, голубь мой, обрадовался. Спасибо, говорит. Милая. Или как-то так он ей сказал. Она ему чашку под губы и сунула. А он же у меня как дите доверчивый, взял да выпил. Думает, коли у родственников в дому, так и дурного не жди… Тут-то и случилось…
Харузин беспомощно тряс Наташу за плечи, а она все орала и орала, надсаживаясь. Наконец он выпустил ее, зачерпнул ковшом холодной воды и окатил Гвэрлум. Та закашлялась, подавилась — замолчала.
— Сядь! — крикнул на нее Сергей. — Что ты, в самом деле! Сядь! Мертвецов не видела?
— Это я, я, я… — содрогаясь всем телом, она повалилась на лавку, на которой только что спал Авдей. — Это все я! Он бы поправился! Это я, я…
— Заладила — «я»! — Харузин сердился все сильнее, в основном от нелепости и неуместной «патетичности» ситуации. — При чем тут ты? Умер Андрей, он был воином — отошел с миром, что тут поделаешь…
— Не с миром! — крикнула Наташа, глядя на побратима едва ли не с ненавистью. — В том-то и дело! Я его убила!
Эльвэнильдо повертел пальцем у виска и повернулся к Лавру. А тот внезапно изменился. Из тихого да ласкового сделался подобранным, хищным. Как будто дикое детство, проведенное в лесах, с отцом-разбойником, проступило в кротких чертах волоколамского инока.
— Что она говорит? — спросил Лавр.
— Ерунду всякую… — отмахнулся Эльвэнильдо.
— Повтори, что она сейчас сказала, — велел Лавр, чуть повысив голос.
Эльвэнильдо удивленно взглянул на него. Да, Лаврентий теперь другой. Такому, пожалуй, не ответить — себе дороже.
— Она сказала, что убила боярина, — нехотя проговорил Эльвэнильдо. — Говорю тебе, бред. Испугалась, наверное. Не всякий день у тебя на глазах человек помирает.