Глотов рассмеялся, видимо, представив себе встречу начальника политотдела с автором рапорта. Но Маркевичу было не до смеха. Он сидел нахохлившись, понуро, все еще переживая неслыханную эту подлость. В самом деле, черт знает, что могло получиться.
Глотову стало жалко его, он взял рапорт, неторопливо изорвал его и брезгливо бросил в корзинку под столом.
— Для тебя берег: хотел, чтобы ты своими глазами убедился, до чего может докатиться человек. Тверже надо быть, Леша, принципиальнее и… помнить, что вахтенный должен находиться только на столе в штурманской рубке!
Алексей покраснел, вспомнив, что такие же точно слова слышал год с небольшим назад от Григория Никаноровича Симакова. Но говорить об этом Глотову не стал, — и так все ясно.
— Спасибо за науку. Пойду. Надо добираться на судно.
— Не терпится, капитан? — Василий Васильевич ответил на рукопожатие. — Ну что ж не задерживаю. Домой когда?
— Сие не разъяснено, — ответил Алексей его же собственной любимой поговоркой. — Буду ждать, когда позовет матросская мать.
* * *
Был ли он доволен неожиданным назначением на должность капитана? Пожалуй, толком и сам не знал. Быть может, если б Глотов послал его на другое, на новое судно, пришло бы и волнение, и невольное опасение: «Справлюсь ли? Сживусь ли, сработаюсь ли с экипажем?» На «Коммунар» Алексей вернулся, как возвращаются люди к себе домой. Было радостно встретиться после долгой разлуки со старыми друзьями, хотелось поскорее включиться в работу, но — и только! Ничего же особенного не произошло, просто вернулся домой!
В тот же вечер Маркевич перебрался в капитанскую каюту, где все еще пахло нежилой зимней сыростью. Подождав, пока утомившиеся за день люди утихомирятся на ночь, он притащил ведро горячей воды и, облачившись в старую подвахтенную робу, принялся ожесточенно чистить, драить, все приводить в порядок. Особенно тщательно, почти выскоблил деревянную койку и письменный стол, к которым чаще всего прикасался Ведерников. Даже матрац принес свой, прежний. Даже подушки свои. А в заключение распахнул все четыре иллюминатора, входную дверь и проветривал каюту до тех пор, пока не почувствовал, как тело покрылось мелкими пупырышками озноба.
Вымылся в ванне, побрился, надел чистое белье. И, с наслаждением развалившись в глубоком кресле за письменным столом, на котором уже стола Танина фотография в ореховой рамочке, громко сказал, улыбаясь ей:
— Вот мы и дома, Лапушка, слышишь? Дома!
Неудержимо захотелось спать, но надо было разложить белье по ящикам рундука, развесить на плечики верхнюю одежду, так и дождавшуюся в подшкиперской его возвращения на судно. Перебирая и сортируя все это по местам, Алексей с нахлынувшей теплотой подумал, что — вот, сохранили, не сдали на вещевой склад в пароходство. Значит, ждали его ребята, верили, что вернется. И до того захотелось сию же минуту увидеть их, что даже досада взяла: почему никто не приходит!