— Ей еще долго учиться?
— Последний курс. Защитит диплом, и пожалуйста — инженер.
— Куда же потом?
— Сие не разъяснено, — со вксом произнес Василий Васильевич свою излюбленную фразу. — Может в Москву, может, в Горький. Или еще на какой-нибудь строящийся автомобильный завод. Таких специалистов, брат, нам скоро много понадобится. А дивчина она серьезная, из нее настоящий инженер получится, без верхоглядства, без сквозняка в голове. Да, чуть не забыл! — Глотов сунул руку во внутренний карман кителя, вытащил продолговатую фотографию, протянул: — На-ка, вот наш, так сказать, семейный портрет. На память. В честь Танюшкиного приезда снялись, ну, и, как водится, расписались на обороте. Тут и ее подпись есть. Мать велела тебе отдать. Получай!
Маркевич уже успел овладеть собой и, приняв фотографию, начал внимательно рассматривать ее. Василий Васильевич не мешал ему, как видно, опять ушел мыслями в свои многочисленные пароходские заботы и хлопоты. «А чего я, собственно говоря, краснею? — думал Алексей. — Чего волнуюсь? Завтра Тани уже не будет в городе, и мы никогда больше не увидимся с ней…»
Острая боль кольнула в сердце при этой мысли, — «никогда не увидимся», а почему кольнула, и сам не знал. И чтобы не думать, не поддаваться наплывающей тоске, он отложил фотографию подальше на стол и спросил, круто меняя разговор:
— Нас-то куда после ремонта? В каботаж или опять в дальнее?
Глотов поднял на него усталые, задумчивые глаза.
— В каботаже на лето останетесь. Опасно сейчас суда в Атлантику посылать. Да и вам хватит бродяжить, пора поближе к семьям побыть. Твои как? Тоже, небось, заждались?
Алексей не ответил, потупился, и Василий Васильевич почувствовал неуместность своего вопроса. Он встал, застегнул крючки на воротнике кителя, надел фуражку и сказал сдержаннее чуть строже:
— Не о жене, о дочери твоей спрашиваю. Худо, когда детвора без отцов растет. Об этом всегда помнить надо. А жена…
И не закончил, оборвал себя на полуслове, пожал Алексею руку:
— Будь здоров. Не подкачай на ремонте.
Так и ушел, унося недосказанное. А Маркевич опустился в кресло и опять потянулся рукой к фотографии на столе.
* * *
В Лае Маркевич до этого дня не бывал ни разу, и не удивительно, что в первые дни стоянки в доке она поразила его какой-то особенной, первозданной тишиной, царящей вокруг. Все будто такое, как и должно быть так, где ремонтируют океанские корабли: груды красно-бурого от ржавчины железа на берегу, старые якоря, обломки давным-давно отплававших свой век кораблей грохот молотков и скрежет шкрабок, неумолчно несущийся из раскрытых трюмов «Коммунара»… Черные, замасленные судоремонтники и моряки в таких же прокопченных и пропотевших, покрытых ржавчиной, прожженных во многих местах спецовках… И в то же время все это кажется выдуманным, нереальным, а реальное приходит, когда начинается обеденный перерыв или заканчивается рабочий день: тишина…