Никто не встречал моряков, когда «Коммунар», поднявшись по судоходному руслу Северной Двины, швартовался у гранитного причала Красной пристани. На город, на широкую гладь реки опускался густо-синий августовский вечер, и в мягком сиянии его Архангельск казался удивительно мирным и спокойным, будто обжигающее дыхание войны так и не посмело коснуться его. Только не слышались, как обычно, пароходные гудки на Двине, да меньше прохожих было на берегу и в прилегающем к порту сквере…
Закончив швартовку, Ведерников не сразу покинул мостик и старшему помощнику не разрешил уйти. Молча смотрели они на меркнущий в вечерних сумерках город и не сговариваясь искали на улицах его черные пятна пожарищ, скелеты разрушенных бомбами зданий. Во время рейса Маркевич часто с тревогой думал о городе: «Цел ли? Стоит ли еще?.. Ведь достаточно какой-нибудь сотни зажигательных бомб, чтоб при крепком ветре от всего этого скопища деревянных домов, бревенчатых мостовых, дощатых заборов и тротуаров остались одни головешки!» И когда думал так, сердце начинало щемить, душа болела за Глорочку: Как она там, жива ли?
Но, кажется, все хорошо, все цело…
— Пока все в порядке, — глубоко, с облегчением вздохнул Борис Михайлович и, словно сбросив тяжелую ношу, заторопился к трапу: — Я домой, Алексей Александрович, вы уж хозяйничайте тут.
— Утром вернетесь? — вслед ему спросил Маркевич, не удивляясь этой поспешности: на стоянках в Архангельске капитан не любил задерживаться на судне.
— А как же? — обернулся Ведерников. — Вернусь, конечно… — Он опустил на палубу звнесенную над ступенькой трапа ногу, раздумчиво пошевелил пухлыми губами. — А может, не ходить? Вдруг явится кто из пароходства?
— Идите, идите, — Алексей удержал готовый сорваться смешок. — Никто не явится: скоро ночь.
— Ну, а в случае чего… — и капитан не закончив, махнул рукой.
Подождав немного, Алексей тоже сошел вниз, проверил, надежно ли закреплены швартовые, не пробивается ли свет из иллюминаторов, у трапа ли вахтенный матрос, и лишь после этого отправился к себе в каюту. Он не завидовал ни Борису Михайловичу, ни другим, на целую ночь ушедшим на берег: ему нечего делать там, никто не ждет, не тоскует о нем. Разве что Глорочка…
Больше всего хотелось сейчас спать. Раздеться, лечь в мягкую пружинную койку с чистым бельем, потушить свет и сразу уснуть глубоко, крепко, без сновидений, отоспаться за все бесконечные, долгие сутки рейса, проведенные без единого часа настоящего отдыха. Но разве ляжешь, разве уснешь, если в любую секунду тревога, внезапный налет фашистов могут вызвать наверх, под осколки зенитных снарядов, под вражеские бомбы? Нельзя… И только сняв ботинки, расстегнув пуговицы кителя, Алексей опустился в глубокое кресло, вытянув ноги на придвинутый стул; откинув голову на спинку, закрыл глаза: подремлю…