Но и на корме представителя фирмы не оказалось. Вместо него Маркевич увидел матросов и кочегаров, облепивших — один к одному — релинги. Жадно глядя вниз, на голубую воду, в глубине которой, воле гребного винта, шевелились какие-то темно-синие тени, они время от времени обменивались и удивленными, и восторженными фразами.
— Сорок минут! — услышал Алексей голос Закимовского. — Сорок минут на съемку лопасти под водой! Вот это класс!
— Вторую еще быстрее снимут, — подхватил Яблоков. — Эх вы, маслопупые, куда вам до них!
— Но-но, полегче, — толкнул его плечом егор Матвеевич. — Оборудование ихнее тебе шуточки? Не баран начихол. Дай нам такое, еще посмотрим, кто кого.
— Гляди, гляди, поднимают!
Только на лице Григория Никаноровича Симакова, стоящего чуть поодаль, не было ни тени возбуждения, Маркевича даже удивило сосредоточенное, как бы осуждающе-суровое выражение выражение лица старшего механика, и он подошел к нему, спросил:
— Ты инженера не видел?
— Там, — коротко ответил стармех, ткнув пальцем за борт, — с водолазами. — И с ощутительной горечью добавил: — Чему удивляются? Плакать надо, а они ржут от восторга.
— Посему плакать?
Григорий Никанорович поднял на Маркевича тяжелые, угрюмые глаза.
— А ты, оказывается, тоже дальше собственного пупка не очень многое видишь. Подожди, вот закончат работу, тогда я вам всем кое-что покажу. Иди, посмейся пока вместе с нашими. Потом и у тебя в голове малость прояснится.
Он повернулся, пошел вниз, к спардеку, и даже спина его показалась в эту минуту Маркевичу и злой, и съежившееся от неприязни.
Алексей в недоумении пожал плечами: что это с Никанорычем? Чем недоволен их всегда уравновешенный и покладистый парторг?
Опершись о релинги, он принялся глядеть на понтон, где люди трудились все в том же стремительном, без малейшего перебоя и без лишнего жеста ритме. Смотрел, и по-прежнему не понимал, что могло вызвать не только осуждение, но и гнев Симакова. Ведь красиво же работают, чертовски красиво — глаз не оторвать!
Вот сварщик поднял левую руку, и крановщик сразу насторожился, тронул рычаги управления своего чудовища. Рука сварщика согнулась в локте, и черепаха раскрыла пасть, впилась ею в обломанную лопасть винта, рыжую от ржавчины и присосавшихся ракушек. Рука резко падает вниз — и лопасть отрывается от палубы понтона, плывет к барже: готово, место свободно, ненужное убрано за какие-нибудь полторы минуты!
Ну разве это плохо?
Наконец, все оборвалось: потухли голубые ножи автогена, умолкло змеиное шипение сжатого воздуха в шлангах, вздрогнула в последний раз и неподвижно замерла стальная шея крана. Словно в минуту пробуждения услышал Маркевич надтреснутый голос Уиллера: