А я отвечал, как и многие поколения подростков до меня:
– Но, мама, ты послушай. Ты только послушай!
Однако когда я попытался объяснить, почему я люблю Хендрикса, мама покачала головой и вышла из комнаты.
Мои вкусы менялись. Я покупал записи блюзменов – Бадди Гая и Би Би Кинга, я нашел прогрессивную FM-радиостанцию, где крутили Хендрикса, «Бархатную подземку» и «Крим».
В Лейксайде, в подвале бывшей школьной часовни, стояла система с катушечным стереомагнитофоном. Как только удавалось, я записывал песни Хендрикса, которые передавали по радио: «Бродягу» с Монтерейского рок-фестиваля или обработку национального гимна, который поразил людей в Вудстоке. Я однажды включил запись этой обработки, так заведующий музыкальной кафедрой подбежал с криком:
– Выключи немедленно! Прекрати! Инструмент не может издавать такие ужасные звуки!
Я смутился, но не послушался. Я знал, что он ошибается. Как может человек, любящий музыку, не врубиться? Как они пропускают то, что слышу я?
Моей мечтой стала гитара «Фендер Стратокастер», как у Джими. Я ходил по ломбардам на Первой авеню (в них заходил когда-то и сам Джими) и разглядывал ряды гитар – таких близких и таких недоступных. Я был уверен, что на такой гитаре играл бы в пять раз лучше, но даже подержанный «Страт» стоил несколько сотен долларов, что далеко превышало мои возможности. На шестнадцатилетие мне подарили первую электрогитару. Мама нашла ее в магазинчике уцененных товаров и заплатила пять долларов, прекрасно понимая, на что себя обрекает. Гитара оказалась ярко-красной японской копией полуакустического «Гибсона», с никудышным звуком и отвратительными звукоснимателями, но я был в восторге.
Кое-что я подсмотрел у Дуга Фуллмера, который брал уроки гитары, но в основном учился сам. Я умел читать ноты еще с занятий на скрипке, но тогда не было нот той музыки, которую я хотел выучить. Обычно я слушал запись снова и снова, напряженно пытаясь повторить. Сейчас я понимаю, что стоило найти учителя, присоединиться к группе, подучить как следует основы и теорию. Все-таки систематичный подход имеет преимущества. Однако Джими вызвал привыкание, и я упорно занимался с ним один на один, двигаясь вперед медленно, но верно.
Я начал с «Эй, Джо», относительно несложной песни. Потом взялся за «Лиловый туман», который Джими написал, когда только создавал себе имя в Лондоне. В песне была незавершенность, которой не осталось в его поздних композициях, рассчитанных на студийную запись, и все равно «Лиловый туман» – работа сформировавшегося художника. Это трудная задачка для любого ученика; песня стала моей навязчивой идеей. Приходилось без конца слушать одно и то же место, чтобы нащупать аккорд с дополнительными нотами. Хендрикс играл соло с нездешней скоростью, и я обычно проигрывал. Я был безумно счастлив, если попадал хоть в 25 % аккордов. Чувство было такое, словно я медленно взламываю код.