И мне снова показалось, что у Старика все-таки еще что-то есть в жизни, с которой я помешал ему расстаться. Так я подумал тогда, так думаю и сейчас, находясь далеко от Старика; наверно, он смирился со своей участью благодаря этим деревьям, этим тополям, которые любит.
Тогда на острове Старик долго говорил о деревьях.
Солнце припекало, но в тени кустов было в самый раз; ветра не было и вода текла спокойно. Оттуда, где шло народное гулянье, все еще долетали звуки духового оркестра, а иногда даже слышались смех и крики, веселый визг и пенье. Время от времени раздавался чей-нибудь нетерпеливый крик — это звали перевозчика, звали таким голосом, будто что-то стряслось, а на самом деле просто кому-то хотелось поскорее попасть на гулянье.
Когда перевозчик плыл на лодке за людьми, которым не терпелось повеселиться, Старик внимательно следил за ним, словно хотел удостовериться, что он действительно плывет за ними, а не к нашему острову. Когда его сомнения рассеивались, он продолжал говорить о деревне и городе.
Я заметил, что разговор приносит ему облегчение, и не перебивал его, хотя надо было его прервать и уговорить переплыть на другой берег и пойти домой. Однако я не сделал этого.
Старик говорил: «Нашей деревне всегда что-нибудь угрожало. Как-то раз приехали из города двое. Сначала люди попрятались по домам, а потом не утерпели — вышли. Приезжие сказали, что должны осмотреть деревню и сделать замеры, потому что здесь будут строить город, а деревню снесут.
Корбелева сказала: «Город можно и на песках построить, где не родится хлеб, а пахотной земли и деревни не трогать». Но эти двое сказали, что на песках будет завод, а на полях и на месте садов и деревни — город, потому что так выходит по проекту у инженеров. Корбелева им твердит свое, а они — свое. Препирались они долго, наконец Корбелева, не выдержав, повернулась к ним спиной, подняла юбку и заголила зад. Приезжие улыбнулись через силу и ушли. И тут Корбелева расплакалась.
До этого случая Корбелеву считали в деревне горлопанкой, а теперь стали уважать. Проходя мимо, спрашивали: «Как поживаете, пани Корбелева, как здоровье?» Вот до чего уважали — о здоровье справлялись, хотя она была совершенно здорова. Это льстило ей, и она словно переродилась: разумные вещи стала говорить. Однажды собрала мужиков и сказала: если они упрутся, инженерам придется строить город на песках, а фабрику — немного дальше, и деревня останется на прежнем месте. Но среди мужиков не было согласия, многие боялись, да и согласие не помогло бы, потому что так по проекту выходило.