Приходько, заметив, что он не спит, спросил:
— Ты не из третьей ли армии?
— Оттуда. А что?
— Выходит, мы с тобой по армии земляки. Ну, не тужи! Быть в партизанах — это все равно, что в армии служить. А ты теперь и не думай, чтобы фронт перейти. Фашисты дальше Старой Руссы продвинуться не могут, и столько у них там теперь войск, что и зайцу проскочить невозможно.
— А кто знает, что я в партизанах? Вот попаду в армию, начнут спрашивать, где был, что делал.
— А тебе что — рассказать нечего? Если ты перед собой честен, то и никакой суд не страшен. Ведь и я, вроде тебя, пристал к партизанам и знаю, что клятву свою военную не нарушил. А вот ежели человек перед самим собой сподличает, то тут никакой суд ему оправдания не найдет.
— Неизвестно, надолго ли она, эта война, — вздыхая, произнес Мохнашин.
— Ох, кажется, надолго. Много у гитлеровцев силы. Долго нам Гитлеру хребет ломать придется. Долго, земляк!..
— Не нравится мне здесь, — сказал Мохнашин. — Комиссар крепко меня остерегается.
— А это ты напрасно. Он — человек хороший. А остерегаться приходится. Вот пришел ты, человек никому не известный, неведомый. Может, ты от смерти бежишь, а может, смерть к нам за собой ведешь. А он за каждого человека и за все дело в ответе. Ты подумай, что мы тут делаем, какую войну ведем. Дивизия против нас стоит и ничего поделать не может. На железной дороге каждую ночь поезда под откос валятся. А ты обижаешься! Понимать надо…
Рано утром Мохнашин пошел в штаб. Часовой сказал, что комиссар велел ему обождать. Мохнашин присел на ступеньку. Мимо него то и дело проходили люди. Подъехал молодой парень, высокий, с лихим чубом из-под кубанки, с маузером на поясе, лихо осадил жеребца у избы и, проходя мимо часового, бросил:
— Здорово!
— Здравствуй, Саша! — ответил часовой.
Из избы вышел Боря. Увидев Мохнашина, улыбнулся ему, как старому знакомому, и гордо сказал:
— В разведку ухожу.
Из избы крикнули:
— Мохнашин!
Он вошел в избу. Комиссар и командир отряда сидели за столом перед развернутой картой. Саша, стоя возле стола, отставив ногу, говорил:
— Все можно сделать в самом лучшем виде. Гарнизон небольшой, обложим — никто не проскочит, врасплох возьмем.
Он замолчал, оглядывая всех веселыми глазами.
— Ну, солдат, — сказал Мохнашину комиссар, — отложим временно твое возвращение в армию. Будешь у нас служить. Сегодня вот с ним и в дело пойдешь.
Так началась настоящая партизанская жизнь Ивана Мохнашина.
4
Налет на вражеский гарнизон был намечен на час ночи.
Командир партизанского отряда Горюнов и комиссар сидели в том самом лесочке, который были виден из окна бани Ефима Яковлевича, и ждали начала атаки. Ночь выдалась черная, тихая, холодная. Комиссар осторожно посветил фонариком на часы, они показывали десять минут второго.