Через час лейтенант вышел из своей комнаты и передал телефонисту листок, исписанный столбцами цифр. Связи с командованием не было, и приходилось пользоваться шифрованными телефонограммами. Лухманцев слушал, как телефонист диктует цифры, и думал, что это, вероятно, сообщение о задержании профессора.
В комнате политпросветработы собрались солдаты, свободные от дежурства. В углу несколько человек играли в шахматы и шашки. К Лухманцеву подсел почтальон, обычно знавший все новости, и спросил:
— Кого поймали?
— Какого-то профессора. Из тюрьмы от американцев бежал.
— Вот что делают… Австрийцев в тюрьмы сажают.
— Не понимаю я, — Лухманцев в раздумье сморщил брови. — Старый человек, ученый… А они его в тюрьму, как нацисты.
— А может, брешет он?
— Нет, такой обманывать не может.
Лухманцев опять вышел в коридор и прошел мимо той двери, где стоял часовой. Повар пронес обед для задержанного. В полуоткрытую дверь Лухманцев увидел Штейнгартена, лежавшего на постели с закрытыми глазами. Книжки лежали на столике. Одна из них была раскрыта.
Повар вышел через несколько минут и обиженно сказал:
— Не желает кушать. Просит дать термометр. Надо лейтенанту доложить.
Шакурский торопливо прошел к Штейнгартену и пробыл у него минут десять. Когда он вышел, то вид у него был встревоженный.
Он увидел в коридоре Лухманцева и сказал:
— Беда с твоим профессором… Заболел он. Температура тридцать девять и шесть. И врача нельзя вызвать.
В течение вечера он несколько раз заходил в комнату к Штейнгартену. Профессору становилось все хуже.
А около десяти часов вечера раздался телефонный звонок. Начальника заставы вызывал командир части.
Разговор был коротким. Лейтенант, выслушав, сказал:
— Понимаю, понимаю… Он устроен. Но ему нужна врачебная помощь. Очень высокая температура.
Ночью Лухманцеву не спалось. Он лежал, вспоминая все три года службы в Австрийских Альпах после окончания войны.
Тогда, три года назад, все казалось простым.
Война заканчивалась в разгаре весны. Цвели сады. Белые и розовые лепестки фруктовых деревьев кружились над дорогами чужой страны. Эта весна казалась весной всего человечества, тяжелыми испытаниями завоевавшего право на жизнь, на счастье.
Потом появились зоны оккупации Австрии, и оттуда, с американской стороны, стали просачиваться слухи о странных делах вчерашних союзников, об их милосердии к тем, кто вчера держал против них оружие, о травле тех, кто был истинным союзником в борьбе с фашизмом.
«Не отдадут им профессора», — подумал Лухманцев.
Ему захотелось пить. Он вышел в коридор, освещенный лампой, горевшей на столе у дневального. Сонный телефонист сидел, положив голову на стол. За окном все шумел и шумел дождь.