Я тяжело вздохнула: если так, то будущее мое имеет довольно мрачную окраску: сидеть на вершине горы, общаясь лишь с солнышками, периодически страдать, получая удовольствие от холодных ласк мицара, да ждать, когда тому надоест поджидать принца на белом коне. Которому и в голову не придет меня спасать. Он и так вполне себе счастлив где-то там, где водятся лживые Хранители.
Делать было нечего, спать не хотелось. Красивый костюм, перестав получать подпитку от магии стихии солнца, снова превратился в мой сценический костюм… Точнее, в остатки его, так как эти грязные лохмотья с чудом оставшимися кое-где стразами и рваными крыльями за спиной очень сложно назвать полноценным костюмом.
Вот и я себя сейчас ощущала так же, как выглядела моя одежда: запачканной, оборванной, с упрямыми остатками надежд на лучшее. Глотая горькие слезы, я смотрела на темные пики гор, чуть различающиеся по форме между собой, пока глаза не слиплись, поддавшись тревожному, изматывающему оцепенению, которое лишь по случайности можно перепутать с восстанавливающим силы сном.
Утро встретило слишком яркими лучиками восходящих солнц, от которых было некуда спрятаться: вокруг лишь прозрачная стеклянная поверхность. Утренние птахи, вылетев на раннюю охоту за завтраком, могли бесплатно любоваться местным шоу «за стеклом». Впрочем, что можно найти привлекательного в оборванке, которая с мрачным видом растянулась на черном ковре?
Я заставила себя подняться и сделать зарядку: после тяжелой ночи все тело ныло и упорно отказывалось подчиняться. Танцевать не хотелось, какие уж тут танцы с таким настроением? Йога тоже не принесла бы сейчас должного успокоения. Хотелось просто выплеснуть изнутри накопившуюся там бессильную ярость и безнадегу. Поэтому я, скинув мешающие движениям алые крылья, провела небольшой комплекс из восточных единоборств. Как раз в процессе я увидела мерцание, и в комнате проявился недавний маг с новым подносом.
– Кий-йя! – выдохнула я и ногой выбила поднос из рук анаха: остатки вязкой желтоватой жидкости, размазавшейся по стеклянному потолку, стекали вниз тягучими каплями, оставляя на черном ковре яркие пятна.
Анах замер в испуге, а потом поспешно ретировался: так-то, пусть в следующий раз стучится и просит разрешения войти! А то взяли моду: вламываются все, кому не лень. Даже в тюрьме мужчины спрашивают заключенных женщин, можно ли войти. Мало ли в каком я тут виде: может быть решила нагишом на утреннем солнышке позагорать?
До самого вечера так больше ничего и не происходило: похоже, что за плохое поведение меня решили оставить без сладкого. Я мерила шагами круглую комнату по кругу. Рисовала желтыми кляксами неприличные слова на прозрачном стекле, причем так, чтобы можно было прочесть и изнутри, и снаружи. Если вдруг за мной наблюдают с воздуха. То, что эти слова не означают для анахов ничего большего, чем для меня их загадочные письмена, в голову пришло уже слишком поздно. И я решила: раз сделано – пусть будет, просто так, для поднятия духа.