— Ой, бедняжечки! На вас же лица нет! Ой, ой! Вы же помрете на глазах, ой, ой!!!
Дрожащими руками она пыталась налить воду в стакан, но струя ударила мимо. Она еще больше взволновалась. Дернула рычаг — разорвался цилиндр.
Нажала кнопку — бабахнул сироп…
— Ой, да что это я так волнуюсь?! Да с чего это меня так, так-так трясет, так?! Так! Так-ха-ха! Ха-ха!
Руки ее продолжали дергать, нажимать, включать…
Через несколько мгновений все было кончено.
Груда обломков осталась на месте будки. Песок жадно впитывал последние капли влаги…
И снова мы шли, шли, шли…
И вышли, наконец, прямо в центр города, у фонтана, там, где играл оркестр и кружились в вальсе субботние пары: дамы в белых по-летнему платьях, мужчины в смокингах, матросы, дети.
Все дышало цветами и вечерней свежестью. С гор спускался туман. По руслу высохшей реки он накатывал на дамбу, переваливал и полз вниз.
Отдельные языки тумана лизали подножие холма
Гулливера, откуда и начался наш трагический путь…
— Миленькие мои, друзья-товарищи по беде, в трудную минуту никогда не забыть… Попейте водички, а я отдышусь…
Сержант вынул из кармана бумажник.
— Вот…
Мы пошли к окошечку киоска.
Мария-Луиза кивнула в сторону сержанта:
— Смотри!
Сержант, воровато пригибаясь, шел к телефону-автомату.
Он снял трубку, приблизил лицо к дулу микрофона и заговорил жарким шепотом:
— Алло, барышня? Мне полицию, да… Господина майора мне! Господина майора! Алло?.. Не могу громче!.. Что? Не могу, говорю, громче… Они здесь… Что?! Да не могу я громче, — заорал он. –
Здесь они, те, которые… Понял, наконец?.. Ах, глухая тетеря! Громче не могу!!
Сержант орал в трубку, крыл дежурного последними словами:
— Ах, зверина-образина!!! Уродина! Гадина! Ах, ублюдок глухой, мерзость глухая!!!
Мы не стали дожидаться окончания разговора…
…Мы идем по набережной. Звучат музыка, смех…
— Легко жить, когда от тебя ничего не зависит, — говорит Мария-Луиза. — Ты неудачник. Такова твоя судьба, твой рок. Смирись. Признай свое бессилие перед судьбой, и сразу станет легко. Можно даже смеяться и петь вместе с другими неудачниками. Да?..
— Да, — сказал я.
— Что— «да»? Чего — «да»?
Ее глаза горели:
— Убирайся!
— Ты чего?
— Ненавижу таких, как ты! Слабаков, слюнтяев. Отваливай!
Раздался душераздирающий крик: за чугунной решеткой разгуливал тигр. Он мирно, по-домашнему облизывал девчушку в голубом платьице. Девчушка отдергивала руки, орала, лицо ее съехало набок.
Все попрятались за углы, кусты, будочки.
Тигру наконец надоел этот ор. Он поджал уши и пошел обратно, к шатру цирка, около которого стоял трясущийся укротитель.