Я становлюсь на правом фланге моего взвода, а Смелый подходит к командиру. Из соседнего дома вырывается тонкий, слабый плач. Мы все поворачиваем головы в ту сторону.
— Еще жив? — спрашиваю я у своего солдата.
Тот едва заметно кивает.
— Смирно! — командует поручик Буря.
Мы по уставу щелкаем каблуками. А поручик тем временем вынимает из кармана френча вчетверо сложенный листок бумаги. Из-под шапки видны его светлые, почти белые волосы, его старательно подстриженные усы точно такого же цвета. Он читает монотонно, без всякой рисовки.
— За неоднократные нарушения воинской дисциплины, за самоуправство и невыполнение приказов начальства с сегодняшнего дня сержанта Старика разжаловать, лишить наград и права вновь вступить в ряды нашей армии, а его взвод распустить и демобилизовать. Подписано… Смирно! Буря, поручик, командир пятнадцатой бригады.
Он прячет листок, а я никак не могу понять смысл этого приказа. Я напряженно вглядываюсь в его нахмуренное лицо, побеленное бесцветной растительностью, и жду, что вот-вот он по своей привычке, спокойно, сдержанно улыбнется.
Но он избегает моего взгляда, криво смотрит под ноги, в землю и говорит:
— Я тебя не раз предупреждал, Старик. Так должно было случиться.
Во мне поднимается гнев. Я забываю об уставных правилах и вытягиваю руку, словно прошу слова.
— Пан командир… — Я осекаюсь. — Пан командир.
— Только без цирковых номеров, Старик. У меня до боли пересохло в горле.
— Я слышал, что нашим отрядам нельзя атаковать немецкие эшелоны, значит, поэтому?
— Потому что ты разбойничий атаман. Действуйте, Смелый.
Жандарм от усердия весь изгибается.
— Слушаюсь, пан командир.
Потом он медленно идет в мою сторону и на расстоянии одного шага останавливается. Он стоит, плотно сомкнув пятки, как на строевом учении, и, не глядя мне в глаза, протягивает руку, отстегивает пояс с пистолетом, который велел мне надеть, срывает погоны со знаками различия сержанта. Потом задумывается, исследуя мою одежду, как заправский портной, наконец хватается за эмблему с орлом на моей пилотке и тянет эмблему изо всех сил, но добротное сукно не поддается. Я упираюсь в землю ногами, он возится с бляшкой, как с колючкой чертополоха, которая не хочет отстать от одежды. В конце концов, поднатужившись, он отрывает орла и едва не падает, внезапно перестав встречать сопротивление. А я стою, как подопытное животное, над которым мудрит ветеринар.
— Разойдись! — командует поручик Буря.
Я больше не военный. Ко мне команда не относится, и я, как дурак, хлопаю глазами, один посреди большого двора.