Идет партизанский народ
В темноте, мимо замерших хат,
Лишь блеснет за окном милый взгляд,
Да алый поманит рот.
Пение его растворилось где-то в ночи — чудесной, усыпанной звездами и бесконечно тихой. Мне казалось, что даже здесь я слышу нарастающий и замирающий, неровный шум Солы, неутомимо бегущей на юг.
— Ушел? — робко прошептал кто-то.
В прямоугольнике двери стояла Регина в одной тонкой сорочке. Я отчетливо видел лениво колыхавшиеся груди, высвобожденные от стесняющих их дневных одежд.
— Ушел.
— Боже, как я перепугалась. Можно к вам войти на минутку?
— Милости прошу.
Она села на моей кровати, а я стоял посредине комнаты.
— Стекло вышиб.
— Кажется, он слегка выпил.
— Пожалуйста, никому не говорите.
— Ну, разумеется, пани Регина.
— Так уже полгода тянется. Я боюсь из дому выходить.
— Он вас любит.
Вдруг стало тихо.
— Ну, вы неумно это сказали. Что может понимать в любви такой человек, как он?
— Не знаю. Ему, наверное, нелегко.
— Легко или тяжело, а мне он не нужен.
Я молчал и не видел ее лица, скрытого в темноте.
— Ну и горячая же ваша кровать, — произнесла она вдруг совсем другим тоном.
— Я уже спал.
— Ну, конечно, что еще можно делать в таком городишке? Люди ложатся спать с курами. Я была на вечере в Подъельняках, но туда привалило столько мужичья, что я ушла, хотя один лесной инженер вовсю строил мне глазки.
Я молчал.
— Бр-р-р, холодно. — Она вздрогнула и обхватила себя голыми руками. — Ночи уже холодные.
— Да, теперь ведь поздняя осень.
— А где вы раньше жили?
— Во многих местах. Нигде подолгу не засиживался.
С минуту она раздумывала, наконец спросила:
— Вы вот так, один? Семьи у вас нет?
— Теперь я один.
— И по собственной воле сюда приехали?
— Да.
— Я вам не верю. — В ее голосе я услышал кокетливые нотки.
Я молчал.
— Ну ладно, — прошептала она. — Надо спать. Извините, что я вам мешаю.
Регина вздохнула. Я даже не заметил, как она очутилась в дверях. В синеватом полумраке веранды я видел силуэт ее сильного тела под волнистыми складками сорочки.
— Спасибо, — тем же шепотом произнесла она.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Босые ноги прошлепали по веранде, потом щелкнула дверь, и все затихло.
Впервые за несколько дней я старательно побрился, а затем взялся за уборку. Услышав мою возню, пани Мальвина приоткрыла дверь. Я не слишком дружелюбно посмотрел на нее и остановился посреди комнаты со щеткой в руках.
— Слава богу, теперь все будет хорошо, — робко сказала пани Мальвина.
— Не понимаю вас.
— Уж я-то знаю, что говорю. Не надо принимать близко к сердцу дурные мысли.
За ее спиной виден был Ильдефонс Корсак — он, пыхтя, писал в толстой тетради, с шумом обмакивая перо в огромную запыленную чернильницу.