— Знаю, — невозмутимо отвечал Шалон, — да только я не хочу разбрасываться.
В мастерской Бельтара он свёл знакомство с госпожой Тианж, герцогиней Капри, Селией Доусон и миссис Джэрвис и от каждой получил приглашение на обед. Для них он был «литератор», друг Бельтара, — так они и представляли его своим гостям: «Господин Шалон, известный писатель». Он стал своего рода литературным советником модных красавиц. Они водили его с собой в книжные лавки и просили руководить их чтением. Каждой из них он обещал посвятить один из романов, которым предстояло войти в «Новую человеческую комедию».
Многие рассказывали ему о себе. «Прошу вас, поведайте мне историю вашей жизни, — говорил он. — Знание тайных пружин незаурядного женского ума необходимо мне, чтобы совладать с той огромной махиной, которую я задумал». Его приятельницы убедились, что он не болтлив, и очень скоро ему стали поверять все пикантные тайны парижского света. Стоило ему только появиться в каком-нибудь салоне, как к нему тотчас устремлялись самые очаровательные женщины. Привыкнув изливать ему душу, они вскоре нашли, что он замечательный психолог. Стали говорить: «Шалон — самый тонкий и умный из всех мужчин».
— Взяться бы тебе за психологический роман, — сказал я ему однажды. — Никто лучше тебя не сможет описать современную «Доминику»[5].
— Не спорю, конечно, это так, — отвечал он мне с видом человека, обременённого множеством обязанностей и вынужденного отказываться от того, что он сделал бы с удовольствием, — но ведь мне нужно двигать мою махину… Как-никак я должен сосредоточиться на чём-то одном.
Часто Фабер заходил за ним в мастерскую и уводил на репетицию какой-нибудь новой пьесы. Со времени шумного успеха его «Карнавала» Фабер стал видной фигурой в театрах парижских бульваров. Бывают минуты, когда доведённые до изнеможения актёры и постановщик чуть ли не готовы бросить пьесу на произвол судьбы, — тогда-то Фабер прибегал к помощи Шалона, полагаясь на его свежий глаз. Тот блестяще справлялся с этой задачей. Он чувствовал динамику каждой сцены, внутреннюю устремлённость каждого акта, безошибочно замечал фальшивую интонацию или чрезмерно затянувшуюся тираду. Поначалу актёров раздражал этот чужак, но очень скоро они привыкли считать его своим. Актёры, испокон веков враждующие с драматургами, полюбили этого человека, который сам ничего ещё не создал. Он быстро завоевал известность в театральном мире, сначала как «друг господина Фабера», а затем и под собственным именем. Когда он с улыбкой входил в театр, капельдинеры сразу находили ему место. Вначале некоторые, а потом и все театры стали приглашать его на генеральные репетиции.