А взамен то что от них? Чёрная любовь и чёрное тело, то тощее, то наоборот толстое. Причём толстое не там, где надо, а там, где мне не надо, а худое, то же не там, и не там. Короче ничего мне не надо, а пыл любви и страсти именуемым напряжением, я сбрасывал в походах с кем считал нужным.
Моя кожа чуть посветлела, и стала не тёмно-коричневой, а как будто бы сильно загорелая, черты лица, по неведомой для меня причине тоже несколько европеизировались и стали более приятными и не такими грубыми, особенно изменились губы, перестав быть похожими на два больших пельменя, а белки глаз стали чисто белыми, без этих кровяных прожилок на жёлтом фоне.
Теперь ночью, я даже пугал ими своих часовых, неожиданно выныривая из травы, особенно когда видел, что они спят на посту. И громко завывая, хватал их за грудки и дико вращая глазами тряс часового, скаля крупные белые зубы.
Но после того, как один из них обоссался от страха, я перестал этим заниматься, а просто ревел медведем. Услышав полувой, полурык, любой любитель поспать на посту, мгновенно просыпался и больше не мог заснуть до утра напряжённо всматриваясь в темноту и ища белые белки глаз. Им везде мерещился я, отчего я за глаза был прозван ночным змеем. Прозвище, впоследствии трансформировалось в чёрного мамбу или просто Мамба.
Ну а днём, я был всегда Великий Вождь Ван, короче ВВВ.
Саванну мы прошли за семь суток и вот впереди показались четырёхугольники полей, а за ними длинная стена живой изгороди с одинокими четырьмя вышками по углам. Всё население моего города вышло встречать меня, радостно крича и разбирая трофеи, что мы притащили с собой. Пленников никто не трогал, зная моё отношение к ним.
Затем, вся толпа стала вокруг запела, и заплясала, тряся задницами и выделывая ногами немыслимые па.
— Да, — думал я, — что вы хорошо умеете, так это танцевать, потом петь, а потом просто ни хрена не делать и подыхать от этого с голоду, но всё равно не делать ровным счётом ничего.
Наконец праздник закончился, всех пленных увели и распределили по хижинам, трофеи прибрали и разошлись отдыхать. Посмотрев на обветшавшие вышки, покосившиеся участки стены, грязь и мусор на улицах, я подумал про себя.
— Ну держись, Наобум, специально никого трахать до завтра не буду, чтобы все досталось только тебе одному… грёбанный ты разгильдяй.
Утро началось бодро для меня и печально, для остававшегося за старшего Наобума. Мои матюки были слышны по всему городу. Я, не сдерживал себя, и орал во всю мощь своей грудной клетки и здоровых лёгких, заодно отрабатывая свой командирский голос.