За столом сидели Вася, Станислав Пшебышевский и Лиза. При появлении Татьяны профессор воссиял, пошел ей навстречу, снова взял за обе руки, потряс и, усадив против себя, сказал:
— В России, на Волге, под Самарой, у меня, вернее у моего отца, было имение. Я свои детские годы провел там. О, детство — самое дорогое в жизни! Мне уже за пятьдесят, — с безнадежной грустью добавил он. — В эти годы всегда думаешь о прошлом. О будущем думать тяжко и… как это по-русски?… Скучнее… Нет, нет, тоскливей: в недалеком будущем виднеется сырая земля.
— Что ты, что ты, Станислав! — встревоженно проговорила Лиза и скромно подняла на него глаза, но Татьяна уже заметила, как в ее глазах шевельнулся бесенок.
— Начнем, пожалуй, как сказано у Пушкина, — проговорил профессор, и сам первый взялся за нож и вилку.
Стол был убран богато: красовались хрустальные бокалы, рюмки, солонки, чудесные именные тарелки саксонского фарфора, лежали ножи, и тоже всех видов — для мяса, для рыбы, для фруктов. Казалось, сейчас начнется пир, напоминающий былые времена польской шляхты. Но… но на цветистой скатерти поблескивала одна бутылка вина, на тарелке было несколько ломтиков колбасы, на другой — аккуратно нарезанные кусочки черного хлеба, и еще перед каждым на маленьких тарелочках белело по паре яиц. Все это при таком сервизе и таком убранстве выглядело смешно и тоскливо.
Заметя еле уловимое недоумение на лице Татьяны, профессор, искоса глянув на Васю, спросил ее:
— Ваш жених, Татьяна Яковлевна, понимает по-русски?
— Ни словечка.
Станислав Пшебышевский о чем-то подумал и дипломатически тонко произнес:
— Так кормит нас Гитлер: война, — и развел руками, добавляя: — Ничего не поделаешь.
Но Вася, услыхав слово «Гитлер», потянулся к бутылке и с той бесцеремонностью, какую немцы проявляли у побежденных поляков, налил вина в бокалы. Затем, видя, как хозяин недовольно заморгал и даже поперхнулся, Вася поднялся и, тараща глаза, дергая верхней губой так, будто на нее села муха, крикнул:
— Хайль Гитлер!
Все встали, потянулись к бокалам:
— Хайль Гитлер! — как бы чем-то давясь, прохрипел Пшебышевский.
— Хайль Гитлер! — прокричала Татьяна, также как и Вася, тараща глаза.
— Хайль Гитлер! — пропищала Лиза, и тут Татьяна увидела, что бесенок в ее синих глазах прямо-таки привскочил.
Выпив вино, все сели на свои места, и профессор еще больше опечалился. Татьяна украдкой глянула на Васю и кивнула на дверь. Тогда тот вдруг, вцепился руками в виски и проговорил:
— Не могу сидеть: трещит голова. Пойду полежу, — и шумно, будто в кабаке, отодвинув стул, вышел, даже не посмотрев на Станислава Пшебышевского и его Лизу.