Я кивнул и опустил глаза.
Никто не должен был заметить, как кровь забурлила в моих жилах, как заиграли трубы и всадники ринулись в атаку. Тур Ульвен, величайший из всех.
Да, но я знал, что Лемхаген ошибался, переоценивал меня, он же швед и в тонкостях норвежского языка не разбирается. Хотя одно то, что он упомянул Тура Ульвена… Неужели мои тексты больше чем простая развлекательная беллетристика? Неужели хоть что-то в моих писаниях может напомнить Тура Ульвена? Кровь кипела, радость с ревом летела по нервным путям.
Я смотрел в пол и отчаянно мечтал, чтобы Лемхаген перешел уже к следующему участнику; когда он так сделал, я обмяк на стуле от облегчения.
В ту ночь пьянка продолжилась в моей комнате. Линда сказала, что можно курить, только надо отключить пожарный датчик, я отключил; мы пили, я поставил диск Wilco — «Summerteeth», ее не проняло, внешне во всяком случае, она никак не отреагировала; я достал поваренную книгу о древнеримской кухне, купленную мной накануне в Упсале, куда нас возили на экскурсию, круто же — готовить, как в Древнем Риме, подумал я, но не так подумала она и, наоборот, резко отвернулась и стала выискивать что-то взглядом. Народ начал расходиться по своим комнатам, я надеялся, что Линда за ними не потянется, но вот она тоже ушла, я снова забурился в лес, бродил до семи часов утра, вернулся. За мной бежал разъяренный человек. Кнаусгор! — кричал он. Это вы Кнаусгор? Да, сказал я. Он остановился передо мной и давай меня костерить: пожарный датчик, опасно, безответственно, кричал он. Да, я был не прав, сказал я, подумал и добавил «простите». Он смотрел на меня горящими гневом глазами, меня шатало, мне было абсолютно до лампочки все, я ушел к себе, лег, два часа поспал. Пришел на завтрак, и тут же ко мне подошел Ингмар Лемхаген, он сожалеет о случившемся, вахтер нарушил приличия, это не повторится.
Я ничего не понимал. Разве он должен извиняться?
Для меня в этом происшествии не было ничего сверхъестественного — для того человека, кем я стал за эти дни, а именно для шестнадцатилетнего подростка. Чувства меня обуревали, как в шестнадцать лет, вел я себя, как в шестнадцать. Я внезапно стал так неуверен в себе, как не бывал с шестнадцати лет. Мы все собрались в комнате для читки наших текстов, мы должны были вступать один за другим, идея была, что это будет звучать как хор, в котором растворяются индивидуальные голоса. Лемхаген подал кому-то знак, тот начал читать. Потом Лемхаген показал на меня. Я посмотрел на него неуверенно:
— Уже читать? Он не закончил.