Так же методично я то и дело вытирал кровь полотенцем. Резал дальше. Снова вытирал кровь.
Наконец я удовлетворился, потому что не осталось живого места сделать еще один порез, пошел и лег спать.
Многим раньше, чем проснуться, я понял, что случилось страшное.
Лицо горело и болело. Очнувшись, я в ту же секунду вспомнил, что натворил вчера.
Этого я не переживу, подумал я.
Мне же надо ехать назад, встретиться с Тоньей на фестивале «Кварт»[42], мы полгода назад забронировали гостиницу вместе с Ингве и Кари Анной. Это будет наш отпуск. Она любит меня. А я учинил такое.
Я саданул кулаком по матрасу.
А семинарский народ?!
Все увидят мой позор.
Скрыть его невозможно. Он бросается в глаза. Я меченый, я сам себя пометил.
Я взглянул на подушку. Она вся пропиталась кровью.
Дотронулся до лица. Сплошные раны.
Я все еще был пьян. Еле поднялся на ноги. Сдвинул тяжелую штору вбок. В комнату хлынул свет. На лужайке сидела вся компания с рюкзаками и чемоданами, пора было уезжать.
Я саданул кулаком по изголовью кровати.
Мне придется пройти через это. Миновать шанса нет. Я должен выйти к ним.
Я запихнул вещи в сумку, лицо горело, и душа горела от стыда — такого громадного, какого я никогда еще не переживал.
Меченый он и есть меченый.
Я взял сумку в руку и вышел наружу. Сперва никто на меня не взглянул. Потом кто-то вскрикнул. И все уставились на меня. Я остановился.
— Мне очень жаль, — сказал я. — Простите.
Линда сидела тут же. И смотрела на меня выпучив глаза. Потом заплакала. И другие заплакали. А кто-то подошел и обнял меня за плечи.
— Все в порядке, — сказал я. — Я просто перебрал вчера. Извиняюсь.
Полная тишина. Я показал, какой я есть, и никто не сказал ни слова.
Как прикажете такое пережить?
Я сел и закурил сигарету.
Арве смотрел на меня. Я выдавил улыбку.
Он подошел ко мне.
— Ты чего натворил, а? — сказал он.
— Да напился в хлам. Могу потом рассказать. Но не сейчас.
Приехал автобус, отвез нас на станцию, мы сели в поезд. Самолет у нас был на следующий день. Я не представлял, как дотянуть до него. В Стокгольме вся улица пялилась на меня и обходила по большой дуге. Стыд горел во мне, полыхал, затушить его было невозможно ничем, только ходить с ним, терпеть, терпеть, пока он когда-нибудь не пройдет.
Мы пошли на Сёдер. Наши договорились встретиться там с Линдой, мы стояли и ждали ее на площади, которая теперь известна мне как Медборгарплатсен, но тогда была просто площадью; мы стояли ждали, и она прикатила на велосипеде, удивленная, что мы торчим здесь, когда договорились на Нюторгет, вон там, показала она, не взглянув на меня; ну и славно, вот как раз ее взгляд был бы мне вряд ли по силам. Мы ели пиццу, атмосфера была странная, потом сидели на лужайке, вокруг прыгали птицы во множестве, и Арве сказал, что не верит в теорию эволюции в том смысле, что она ставит на сильнейшего, потому что посмотрите на птиц, они делают не только что должны, но что им хочется, что приносит им радость. Радость недооценена, говорил Арве, и я знал, что он о себе и Линде, я же передал ему, что она сказала, она сама попросила передать, так что речь он вел о них двоих, я знал.