Как-то утром, пока я еще жил у них, Кристина мыла посуду, а я сидел за столом и пил кофе, и вдруг она показала на стопки новых тарелок, блюд и салатников в шкафу и сказала:
— Когда мы съехались, я купила всей посуды по восемнадцать штук. Я думала, у нас будут приемы. Куча друзей и парадные обеды. Но мы ни разу ими не пользовались. Ни единого раза!
Гейр заржал в спальне, Кристина улыбнулась.
Очень на них похоже. Они такие.
— Согласен, — сказал я теперь, — двадцатник — это кромешный ад. Хуже только подросткам до двадцати. А в тридцать уже норм.
— А что именно изменилось? — спросила Хелена.
— В двадцать лет во мне было так мало, в смысле меня самой. Тогда я этого не понимала, сравнить было не с чем. Но к тридцати пяти годам стало побольше. То есть все, что имелось в двадцать, осталось, но добавилось много другого. Ну, мне кажется, что добавилось.
— Потрясающе оптимистичный взгляд на вещи. С возрастом все становится лучше.
— Разве? — спросил Гейр. — Вроде чем меньше имеешь, тем проще живется?
— Мне точно нет, — сказал я. — Это теперь вещи ничего не значат. А раньше значили о-го-го. Вся жизнь могла зависеть от какой-нибудь ерунды, от мелочовки.
— Подмечено верно, — сказал Гейр, — но я бы не назвал это оптимизмом. Фатализмом — да.
— Все, что случается, — случается, — сказал я. — Но сейчас мы все собрались за этим столом. Выпьем за это! Скол!
— Скол!
— Семь минут до новогодних курантов, — сказала Линда. — Включим телевизор? Послушаем Яна Мальмшё?
— Это кто такой? — спросил я, подошел к ней и протянул руку. Она ухватилась за нее и встала на ноги.
— Актер. Он декламирует стихотворение, а потом считает удары курантов[60]. В Швеции такая традиция.
— Тогда включай, — сказал я.
Пока она занималась этим, я подошел к окну и открыл его. Шум и грохот петард становился все оглушительней с каждой минутой, теперь трещало и взрывалось непрестанно, шумовая стена поднялась выше крыш. И толпа на улице стала гуще. Шампанское и бенгальские огни, тяжелые пальто поверх праздничной упаковки тел. Никаких детей, одни веселые пьяные взрослые.
Линда принесла последнюю бутылку шампанского, открыла пробку и налила доверху пузырящиеся бокалы. С ними в руках мы столпились у окна. Я оглядел нас — радостные, возбужденные, болтают, тычут пальцами, чокаются. На улице завыли сирены.
— Или война началась, или 2004-й наступил, — сказал Гейр.
Я обнял Линду и притянул к себе. Мы посмотрели друг другу в глаза.
— С Новым годом! — сказал я и поцеловал ее.
— С Новым годом, возлюбленный мой принц, — сказала она. — Это наш год!
— Да! — кивнул я. — Этот год наш!