Не так ли?
Несколько недель назад мне позвонил Йеппе: он в Стокгольме, не выпить ли нам пива? Я высоко ценил Йеппе, но разговоры с ним, как и со многими другими, давались мне с трудом, однако, когда я с предельно допустимой скоростью загрузил в себя некоторое количество пива, дело пошло легче, и я рассказал ему, как выглядит теперь моя жизнь. Он посмотрел на меня и сказал в свойственной ему манере непререкаемого авторитета: «Карл Уве, но ты ведь должен писать!»
И если совсем по-честному, если приставить мне нож к горлу, то да, на первом месте для меня было писательство.
Но почему?
Дети суть жизнь, кто повернется спиной к жизни?
А писать — что это, как не смерть? Буквы — не та ли это нога, которой ты уже стоишь в могиле?
Из-за мыса на краю острова показался юргорденский паром.
На той стороне раскинулся Грёна-Люнд, огромный парк аттракционов, сейчас бездвижных, безлюдных, частично затянутых брезентом. Метрах в двухстах сбоку от него виднелся музей корабля «Васа».
— Давай сядем на паром? — предложила Линда. — И пообедаем в «Бло Портен»?
— Мы же только что позавтракали, — сказал я.
— Хорошо, тогда просто кофе попьем.
— Давай. У тебя наличные есть?
Она кивнула, и мы встали у причала. Не прошло и нескольких секунд, как Ванья стала возмущаться. Линда нашла в сумке банан и протянула ей. Тут же сменив гнев на милость, Ванья откинулась на спинку коляски и теперь рассматривала море, попутно запихивая в рот небольшие куски банана. Мне вспомнилось, как я первый раз был здесь с ней один, мы тогда пришли как раз сюда, ей была неделя от роду. Я практически бегом обежал холм, толкая перед собой коляску, так меня подстегивал страх, что она перестанет дышать или проснется и завопит. Дома ситуация была под контролем: кормление, сон, переодевание, состроенные в слегка сонную, но спокойно-радостную систему. А вне дома мы с ней лишались опоры. Впервые мы вынесли Ванью из дома на третий день ее жизни, нам надо было на патронажный прием, и мы несли ее, как будто перемещали с места на место бомбу. Первым испытанием стало надеть на нее столько одежды — на улице было минус пятнадцать. Вторым оказалось детское кресло-люлька: как его ставят и крепят в такси? А третье — все эти оценивающие взгляды в приемной у врача. Но все прошло хорошо, мы справились, хоть и ценой изрядной суеты и нервотрепки, а они сполна окупились за те несколько минут, что она лежала на пеленальном столике и мирно и неспешно дрыгала ногами, пока ее осматривали. Бодрая, здоровая, неотразимо довольная, она вдруг улыбнулась наклонившейся над ней медсестре. Она улыбается, сказала сестра. Это не колики в животе. Дети редко начинают улыбаться так рано! Мы расцвели от комплимента, он хорошо говорил о нас как о родителях, и только спустя несколько месяцев до меня дошло: наверняка всем родителям повторяют эту фразу, что дети редко начинают улыбаться так рано, как их ребенок, потому что хотят добиться именно такого эффекта. А все равно, это воспоминание — низкое, застенчивое январское солнце освещает лежащую на пеленальном столике нашу дочь, к которой мы еще нисколько не успели привыкнуть, за окном искрится морозный снег, лицо Линды полностью расслабленно и открыто — одно из тех редкостных, что напрочь лишены амбивалентности. Эйфория продолжалась, пока мы не вышли из кабинета обратно в приемную, собираясь уходить, и Ванья начала орать как резаная. Что делать? Взять ее на руки? Да, конечно. Надо ли Линде дать ей грудь? А как это сделать? Ванья одета как капуста, на ней сто одежек. И теперь снова ее раздевать? Когда она разрывается от крика? Так делают? А если она не успокоится и тогда?