В курортном городке той же страны, трое жалобщиков присягнули на Библии, подтверждая информацию обвиняющую пастора, трех помощников, Джона Доу, Мэри Роу[42] и прочих в публичной непристойности, а также: в содержании дома терпимости и содействию в развращении малолетних. Окружной прокурор не горел желанием проводить расследование. В его архивах было уже не меньше дюжины подобных дел — жалобщики никогда не появлялись на судебном заседании.
Он указал на это. Представитель жалобщиков возразил:
— На этот раз вы не будете испытывать недостатка в поддержке.
Верховный Епископ Шорт настроен очень решительно.
— Этот антихрист больше не должен процветать.
Прокурора не интересовали антихристы, но самое главное еще только должно было произойти:
— Хорошо, только помните, я не много смогу сделать без поддержки.
— Вы ее получите.
Доктор Джубал Харшоу ничего не знал об этом инциденте, но он знал о слишком многих, подобных ему, чтобы иметь все основания для беспокойства. Он уступил самому коварному пороку — новостям. До сих пор он ограничивался услугами фирмы, присылавшей ему вырезки из газет, в которых упоминались «Человек с Марса», «В. М. Смит», «Церковь Всех Миров» и «Бэн Кэкстон». Но любопытство уже крепко держало его в когтях и дважды за последнее время ему приходилось бороться с собой, чтобы не послать Лэрри за бубнящим ящиком.
Черт побери, почему ребята не могут черкнуть ему письмишко, хотя бы иногда? Почему они позволяют ему беспокоиться?
— Эй, сюда!
Вошла Анна, но он продолжал смотреть на падающий снег и пустой бассейн.
— Анна — наконец сказал он — найми нам тропический атолл и выставь на продажу этот мавзолей.
— Хорошо, Босс.
— Но прежде чем возвратить все индейцам, договорись об аренде, я не желаю болтаться по отелям. Когда я последний раз написал что-нибудь за что мне заплатили?
— Сорок три дня назад.
— Пусть это станет тебе уроком. Начинай Песнь Смерти Лесного Жеребца».
Разгар зимы, тоскливой и холодной,
В сердце рождает глыбы льда.
Куски надежд разбитых ранят душу.
И лишь видения дивно ушедшего экстаза
Нас связывают хоть уже и порознь мы.
Зловещей горечи ветра никак не сменят направления.
Шрамы и скрученные сухожилия
В местах местах конечностей отрубленных.
Боль в подреберье, скелета дряхлеющий скрип.
Запорошенные горящие глаза — их свет
День ото дня тусклее и тусклее.
Уж не добавит ничего невыносимой муки одиночества…
Следов мерцающих огненной лихорадки
Уже не видно ни твоем божественном лице
И только чудятся ушам истерзанным
Отзвуки голоса родного, эхом отражаясь в голове.
Мне не страшна крадущаяся тьма.