Коп слишком поздно сообразил, что я задумала. Когда я свернула на эстакаду, он уже миновал ее на полном ходу. Затормозил, аж шины взвизгнули, но поздно – птичка улетела: когда я, взбираясь на эстакаду, увидела его в последний раз, он тормозил юзом, в облаке пыли, на обочине под эстакадой, метрах в ста от выезда.
– Гип-гип-ура! – закричал Сальвадор, вскочил, помахал в воздухе кулаком. – Ты от него оторвалась!
– Да нет, – крикнула я в ответ, хотя мое лицо расплывалось в широкой – аж мускулы сводило – улыбке. – Он просто даст задний ход и вернется по обочине. Я выиграла нам, наверно, секунд сорок пять. Но, по-моему, нам больше и не надо.
Поплин-Спрингс никогда не был большим городом, и, хотя бабушка сказала, что он растет, он пока не превратился в какой-нибудь кипучий мегаполис. Дорогу до Сэмпсоновского парка я помнила прекрасно даже спустя столько лет. Когда мы пулей вылетели с автострады, я сбавила скорость до разрешенной в городе.
Мимо мелькали жилые дома и магазины.
Прилив адреналина – типичная реакция на то, что вы сумели на школьном автобусе уйти от самого настоящего копа, – постепенно выветрился, к горлу подступил комок.
На улицах Поплин-Спрингс ко мне с удвоенной силой вернулось то знакомое, почти забытое ощущение «вот я и дома», которое недавно навеяли мне контуры холмов. Вот белый дом с зелеными ставнями – вроде бы знакомый. Кажется, я сюда ходила к кому-то на день рождения. В былые времена, когда была жива мама. Магазинчик на углу – помню, как однажды, в знойный летний день, ходила туда с Авой за мороженым. В былые времена, когда была жива Ава. А перед продуктовым по-прежнему стоит пластмассовая лошадь, на которой можно покататься: опусти в прорезь двадцать пять центов, и лошадь под тобой начнет раскачиваться и брыкаться. Так и вижу, как Роза сидит на этой лошади, крепко вцепившись в гриву, улыбаясь во весь рот, с горящими глазами: малышам такое катание в радость. Но это было, когда она еще была моей младшей сестрой. До того, как она стала только воспоминанием.
Воспоминания клубились вокруг меня, плотные, как дым костра, душили, жгли глаза.
Вот и свершилось.
Я здесь.
У меня затряслись руки.
На секунду, на одну секунду я полностью осознала, почему Родео решил больше никогда сюда не возвращаться. Но через секунду все прошло. Потому что прямо по пятам этой мысли, даже перекрывая ее, смешиваясь с ней, пришло осознание того, что вернуться сюда – наверно, самый правильный поступок в моей жизни.
Потому что они здесь. Воспоминания клубились вокруг меня, такие же нежные и грустные, как голос, который по вечерам убаюкивает тебя колыбельной.