— Конечно, — невзирая на энтузиазм, вложенный в «конечно» при его произнесении, я с огромной неохотой отлепилась от стула. Да, я пару часов назад самовольно подходила к зеркалу, но тогда не требовалось подробно вспоминать, что я видела. Возвращаться к этим эмоциям: страху, отчаянию, парализующей тревоге от невозможности рационализировать происходящее — не хотелось. До боли в затылке и до дрожи в мизинцах. Как находить в себе силы переживать снова и снова то, что, кажется, пережить еще раз не сможешь?
Силы нашлись.
— Я правильно стою? — спрашивал Толя, когда я пыталась определить, где находился человек, изображающий из себя привидение (или же — где витало привидение, если верить в них).
Глядя в лицо отражающейся копии Анатолия и стоя возле двери — точно в том самом месте, где стояла тогда, я отдавала команды:
— Чуть-чуть вправо… Нет, сильно. Левее теперь. И полшага назад. Вот так.
Ткаченко слегка передернуло:
— Ух, прям мандраж… По шагам сущности — и все такое…
Посмотрев на него более тщательно, я увидела ребенка: в сияющих глазах безудержная радость, которую пытаются спрятать за скупой улыбкой, идя на поводу у рамок приличия, навязанных обществом; нелепая «дерганность» и резкость движений, вызванная желанием действовать вкупе с непониманием как именно. Возникали ассоциации с нетерпеливыми детьми, знающими, что тихий час вот-вот закончится, и предвкушающими возврат к веселым играм.
— Что такое? — резко спросил он.
— А?
— Ты улыбаешься, будто котенка узрела.
Я велела себе изгнать признаки нежного умиления с моего лица.
— Так что приборы показывают? — сменила я тему. Точнее, вернулась к прежней.
— Я ж еще не включал… Сейчас посмотрим.
В итоге приборы показали в три-четыре раза более низкие цифры, чем наверху.
— Он же и тут был, — пыталась разобраться я, шагая вдоль стены. Логическое полушарие никогда не дает мне покоя. — Почему такая разница?
Толя же, напротив, сел. Спокоен как никогда.
— Все понятно. — Он отпил остывшего чая из своей кружки. — Смотри, здесь в связи с советскими перестройками все сильно изменилось по сравнению с временами царизма, так? А верхние этажи остались почти нетронутыми.
— Не совсем так. Третий этаж был достроен уже позже. Но когда после пожара Гербовый зал был полностью восстановлен, это стало единственным местом во дворце, соответствующим тому времени — дореволюционной эпохе. Ведь именно благодаря сгоревшим обоям открылась первоначальная стена с росписью.
— Вот именно! Гербовый зал сохранил историческую ценность и выглядит примерно так же, как и во времена Матвея Дмитриева-Мамонова.