Отец Жюссак, который не пропустил ни одной службы за полтора десятка лет, начав навещать Семь Буков еще молодым, только что получившим приход кюре снискал любовь и уважение фермеров проникновенными проповедями и незлобивым характером. Он крестил, исповедовал, причащал, наставлял, отчитывал и поддерживал.
И не только по воскресеньям — когда была нужда, за ним отправлялись в Ла-Рок, и он молча собирался и ехал. Так уж случилось, что до принятия сана отец Жюссак окончил медицинский факультет, и бывало, что ему приходилось помогать не только словом, но и делом. С каждым седой нитью, прибавлявшейся в его поредевших за годы волосах, в нем росло и укреплялось желание быть поближе к своим прихожанам. Он не делал из желания тайны, и потому решение возвести церковь и дом было принято в основном из-за него.
Церковь отстроили за одно лето, камень и лес дали горы. И ранней осенью, когда горные склоны подернулись желтизной, а по ночам травы становились белыми и хрусткими от инея, отец Жюссак собрал нехитрые пожитки, передал дела более молодому преемнику и приехал в Семь Буков. Уже навсегда. Это случилось шесть лет назад.
В воскресенье церковь была полна. Фермеры с женами заполняли низенькие скамьи и внимали отцу Жюссаку, звучный баритон которого заполнял собой маленький церковный зал. Приход в Семи Буках был не настолько богат, чтобы иметь орган в церкви, да и органиста здесь было не найти, поэтому кюре приобрел проигрыватель и стопку старых виниловых пластинок с записями органной музыки. С тех пор службы всегда проходили под торжественное звучание соборного органа, исходящее из двух спрятанных от глаз динамиков. Пластинок было немного, и прихожане давно уже выучили наизусть их содержание. Чтобы кюре не отвлекался от проповеди, когда приходило время перевернуть пластинку на другую сторону, кто-нибудь из прихожан, сидящих в первом ряду, подходил вместо него к проигрывателю, спрятанному за кафедрой, переворачивал пластинку, ставил иглу и возвращался на свое место. К проигрывателю настолько привыкли, что даже продолжительность проповеди давно уже измеряли в пластинках.
Впрочем, отец Жюссак редко заходил за границы одной и строил проповеди так, чтобы заключительные ее слова ложились на заключительные аккорды органа — ему это было нетрудно: он знал назубок каждую ноту, каждую паузу на пластинке и достиг в чтении проповедей «под фонограмму» немалого артистизма. И сейчас, когда он умолк, последний аккорд баховской токкаты повис в тишине зала, медленно тая в ней.
Предательский скрип иглы проигрывателя возвестил о конце проповеди. Сидящие в зале люди зашевелились, закашлялись, встали с мест и потихоньку потянулись к выходу. Элль и Джереми тоже поднялись. Они сидели в одном ряду вместе с Мари, Маню и Ле Буком, спозаранку приехавшим на своем «Харлее». Маню по случаю посещения церкви был одет в белую рубашку и тщательно отутюженные брюки, а на ногах у него красовались грубые башмаки, начищенные до блеска. Против обыкновения он был тщательно причесан и побрит.