Времени он не чувствовал, само представление о часах и минутах было для него смутным. Когда стекла чердачного окна стали золотыми, а потом покраснели, он вышел из своего убежища, но покидать чердак не спешил.
Больше всего ему хотелось влезть на крышу и понаблюдать, как налившийся кармином солнечный шар прячется за горной вершиной. Он очень любил смотреть, как заходит солнце, и не раз возвращался в селение после наступления темноты, после встречи с закатом на вершине близлежащей горы. Мать давно уже свыклась с его отлучками и поздними возвращениями и ложилась спать, не дожидаясь его прихода. Почему его так тянул к себе вид заходящего светила, он не смог бы объяснить никому и никогда. Покрасневший солнечный шар, такой ослепляющий и желтый полуденной порой, приводил его в трепет и завораживал. Из чердачного окна закат виден не был: оно выходило на юго-восток. Он понятия не имел о том, что существуют стороны света, но знал, что окно чердака обращено к рассвету, а не к закату.
Постояв около окна, Маню вернулся к сундуку и сел на него верхом. Достав из кармана штанов две небольшие игрушки — красный пластмассовый трактор и ярко-синий крытый грузовичок, — он стал с ними играть, изображая голосом ворчание двигателей. Ведомые его руками трактор и грузовик совершали сложные маневры на крышке сундука, пока игра ему не наскучила. Тогда он снова рассовал игрушки по карманам, расстегнул брюки, под которыми не было белья, и занялся мастурбацией. Проделывал он это со спокойным, безучастным лицом, без тени эмоций следя за действиями руки. Вскоре дыхание его стало прерывистым, а тело начало подергиваться в слабых конвульсивных движениях. По его лицу пробежала рябь, собрав его в складки страдальческой гримасы, а затем оно снова успокоилось и застыло, напоминая собою гладь воды, потревоженную брошенным камнем, — круги разбежались и исчезли, и снова дышит покоем гладкое и ровное зеркало.
Он поднес ладонь ко рту и слизал с пальцев брызнувшие на них капли спермы, в очередной раз покинув сундук, он опять подошел к чердачному окошку и стал смотреть сквозь пыльные стекла во двор, продолжая облизывать пальцы.
Густые сумерки легли на землю, двор был темен. Маню обтер руку о штанину, открыл окно и скользнул в него. Он спустился легко и бесшумно, спрыгнув с высоты человеческого роста на битый кирпич дорожки палисадника. С этой стороны стена первого этажа была глуха — за ней находился зал бистро. Согнувшись в три погибели он прокрался к правому крылу дома, прикрываясь кустами роз. И здесь сел на землю — напротив окна второго этажа с распахнутыми настежь створками рамы, единственного из трех окон, освещенного желтоватым электрическим светом. Он всматривался в него и прислушивался к голосам, доносящимся из комнаты, — мужскому и женскому. Смысла речи он не улавливал, только отдельные слова, многие из которых были ему непонятны. Среди прочих слов он слышал и собственное имя, и когда оно достигало его ушей, Маню подпрыгивал на месте и разражался невнятными восклицаниями.