И почему его не тянет творить зло? Ведь теперь, судя по тому, что говорит Храм – Юсас должен считать Зло Добром, и наоборот! А он такого не ощущает. Как было зло злом, так оно им и осталось. А добро – есть добро!
Глупость это какая-то. Опять обман. Врут! Всюду – врут! Вся жизнь построена на вранье! Вот нож – он злой? С одной стороны – да. Ты можешь им убить. А если ты ножом режешь хлеб? Или разрезаешь рану больного, спасая его от смерти, вытаскивая из него стрелу? И даже если убиваешь – а если ты убил, защищая добро? Помогая людям, обороняя их от несправедливости? Или наказывая негодяя!
Так и одержимость. Нет абсолютного зла, как нет абсолютного добра. Все зависит от человека. От того, как он употребит в дело свое умение, свой «нож».
Юсас вдруг застыл, прислушался. Где-то далеко кричал человек. Кричал так, что у Юсаса кровь застыла в жилах от страха. Так может кричать только тот, кто ввергнут в невероятные муки, муки, которые по рассказам храмовников ожидают на том свете тех, кто злоумышляет против Создателя – в лице того же всемогущего Храма. Не посещает храм, не жертвует на его нужды, а тем паче – хулит Храм, обвиняя храмовников в глупости, стяжательстве, прелюбодеяниях и других смертных грехах, явно с целью опорочить святых людей.
Нет, недалеко. Показалось, что издалека. Звук идет из-за двери, возле которой Юсас и стоит, прижавшись к косяку. Дверь толстая, потому так и показалось – что далеко.
Юсас замер, в ноздри ему ударил запах паленого мяса и запах крови. Его мяса, и его крови. Порванный рот, наполняющийся кровью, и раскаленное железо, ломающее зубы, вонзающейся в обрубок, который только что был языком. И шуточка о заливном языке, выданная веселым палачом.
Воспоминания нахлынули, как будто все это произошло час назад. Нахлынули так, что Юсаса едва не вырвало, у него ослабели и задрожали ноги, руки заходили ходуном, и он едва не выронил нож, который держал в правой руке. И только боль привела его в чувство – нож вонзился в тыльную сторону запястья левой руки, когда та безвольно, как плеть, опустилась вниз.
Юсас недоуменно посмотрел на руку, поднес ее ко рту и языком слизнул выступившую кровь. И это простое действие, знакомое всякому мальчишке царапавшему руку, отрезвило его совсем, до конца. Вкус крови, выступившей из ранки, явился той рюмкой, что прочищает мозги похмельного человека. Рюмки, после которой уходит дрожь, теплеют руки, и голова становится мудрой, как никогда.
Подойдя к двери вплотную, Юсас прислушался, постоял секунды три, а затем тихонько нажал на дверную пластину. Но она не шелохнулась. Заперта изнутри.