Чай пили у открытого окошка.
За столом все нравилось Зине, все приводило ее в восторг и умиление. И традиционный шумящий самовар, который за последние годы она видела только в кино.
И свежие пышки, румяные, с толстой хрустящей корочкой, которая отслаивалась чешуйками, таявшими на языке; и мед, густой, прозрачный, похожий на темно-желтое стекло. Привлеченные его запахом, в окошко влетали пчелы, Зина отмахивалась от них ложкой и по-детски визжала.
Пелагея Романовна не торопясь прихлебывала чай с блюдечка, установив его на трех растопыренных пальцах. Зина пила из стакана. Она попробовала поставить блюдечко на пальцы, но тут же налила горячего чая себе в рукав.
— С непривычки, — сказала Пелагея Романовна. — А я так из стаканьев не люблю. Скусу того нет.
Зина заметила беловатые старые шрамы на ее руке. Пелагея Романовна охотно рассказала их историю. Несколько лет тому назад к ней в курятник влезла гостья из тайги — большая рысь. Услышав отчаянный куриный переполох, Пелагея Романовна с вилами кинулась на выручку.
— Я думала, волк забрался, смотрю — батюшки! — рысь! Она было к дверям, а я с вилами ей устречь. Уж очень меня зло за кур, значит, взяло. Ну и пришпилила злодейку вилами к углу. Только навильник-то короток оказался, она меня лапой по руке и достала. А я все равно так ее прижамши и держала, пока она не сдохла. Шкуру с нее содрали — хорошая шкура была, в горнице у кровати лежала, только моль поела, так выбросить пришлось.
Зина смотрела на нее во все глаза. Пелагея Романовна же не видела здесь никакого особенного геройства.
— Привычные мы: в семье все охотники были. Я еще девчонкой с отцом на медведя ходила. Пятьдесят лет в тайге прожила, — заключила она, — так что навиделась всякого.
После чая Зина захотела помочь Пелагее Романовне по хозяйству.
Но та решительно воспротивилась.
— Еще Митрий Николаевич скажут, что я его племянницу работой кадсажаю. Да и не образованное это дело — полы мыть. А уж коли тебе так свербит и заняться нечем, так поди излови мне нашего гусака. Он от всего стада один остался и этакой злющий стал, не приведи господи. На всех так и бросается, как зверь лютый.
Зина без всякого удовольствия вспомнила свою вчерашнюю встречу со свирепым гусаком.
— Я уж давно хотела его на суп перевести, — продолжала Пелагея Романовна. Она собрала пальцем растекшийся по краям чашки мед, облизнула палец и закрыла мед крышкой. — Да вот руки у меня не доходят. Вчера пошла было, а поймать его, окаянного, не могла. Скорости у меня уж нету — бегать не могу, сердце заходится. А тебе словить его простого проще. Возьми вон мешок, накинь ему на голову — и конец.