Так появился феномен «советского конституционализма», странного оксюморона, целью которого является «конституционное» закрепление права власти на неограниченное насилие. Задачей «советского конституционализма» было политическое и правовое закрепление «диктатуры пролетариата», под которой понималась государственная власть, реализующая программу перманентного, идеологически обусловленного террора. Самодержавие, противоестественно сплавленное с конституционализмом, — это и есть советская власть.
Если сравнивать «советский конституционализм» с его западным прототипом, то новое учение было немыслимым извращением всех основополагающих идей и принципов. Но если сравнивать «советский конституционализм» с предшествующей ему доктриной «самодержавия», то можно даже обнаружить определенный прогресс. Он состоял прежде всего в формальном признании конституции как идеи (пусть и в извращенной форме) и переходе к республиканской форме правления (пусть и в не менее извращенной форме «республики советов»).
«Советский конституционализм» поначалу был совершенно безжизненной идеологической формой, имевшей прикладное значение лишь как составная часть коммунистической мифологии. В то же время «советский конституционализм» был противоречием в самом себе, что потенциально обещало развитие конфликта, из которого могло вырасти нечто большее, чем пустая пропаганда. Дальнейшая эволюция советского общества подтвердила, что «советский конституционализм» не стал бесполезным историческим шлаком, а сыграл серьезную роль в развитии российской государственной идеологии.
С одной стороны, в СССР существовала конституция, в этой конституции были закреплены многочисленные права, в том числе политические. С другой стороны, в этой конституции были закреплены принципы организации власти, которые исключали реализацию гражданами этих прав. Политическая практика не оставляла места для иллюзий по поводу того, какой именно политический строй господствовал в СССР. Но одновременно как наличие самой конституции, так и содержание отдельных ее положений не могли не вызывать вопросов у активной части советского общества. В общественном сознании постоянно рождались в связи с этим идеологически неприемлемые аллюзии. Действительное, либеральное, «западное» содержание конституционализма, казалось бы, навсегда изгнанное из России, пыталось таким образом проникнуть обратно с «черного хода» через инакомыслие (диссидентство).
Из конфликта между конституционной формой советской государственности и ее антиконституционным содержанием, собственно, и выросло советское диссидентство, со временем оформившееся в правозащитное движение. Вот что пишет по этому поводу в своей блестящей статье, посвященной традиции диссидентства в России, Андрей Лошак: «Многие из диссидентов рассуждали про свою личную голгофу, в мемуарах Горбаневской, одной из семи демонстрантов на Красной площади, есть такие строки: «Не только выразить боль своей совести, но и искупить частицу исторической вины своего народа — вот, мне кажется, исполненная цель». Но по большей части советские диссиденты стеснялись громких слов, зато все как один были буквоеды, нудно и упорно требуя от государства соблюдения собственных законов. Их называли правозащитниками, потому что единственной вещью, на которую они могли опереться в отсутствие идеалов, была конституция. Неслучайно первый в Советском Союзе несанкционированный политический митинг в 1965 году прошел под лозунгом: «Уважайте советскую конституцию!» Советская власть реагировала однообразно: митинг за минуту разогнали, а в конституцию вписали статью, по которой за подобные мероприятия можно было отправлять за решетку»