Война сузила границы мечтаний, но зато придала им вполне реальную определенность. В эвакуации я работал на уральском заводе, за двенадцатичасовую смену собирал до тридцати рам для походной автокухни «1-АП-1,5», перевыполнял норму, однако мыслями жил не в холодном, блескучем и едком от дыма электросварочном цехе, а где-то там, все равно где — под Вязьмой, Тихвином или Ростовом, — это не имело никакого значения, и хотелось мне обязательно в кавалерию, и всякие разговоры о том, что конница исчерпала себя, оскорбляли меня, и радовало в ту пору одно — каждый день приближал мой возраст к заветной цели — к фронту.
Неожиданный комсомольский призыв в партизаны сначала наполнил невыразимой гордостью. Было нас всего трое из Ирбита, в ночной свердловский поезд сажали нас представители горкома партии и комсомола, все выглядело необыкновенно важно и таинственно, но потом все оказалось не таким, каким виделось издали. Свердловчан направили в Карелию. Еще недавно мечта летела сюда, на запад, к фронту… Казалось, вся война откроется перед тобой и каждым днем, каждым своим поступком ты будешь заметно поворачивать ее в нашу пользу. И сам ты оттуда, с Урала, виделся как бы в центре всей войны, хотя и знал, что там подобных тебе — миллионы.
И вот теперь — Беломорск, Шала, партизанский отряд, взвод… Война близко, рядом. Прошло три месяца, а я еще не сделал ни одного боевого выстрела и до сих пор не знал, как свистят чужие пули. Вроде бы и мечтать стало не о чем. О войне здесь говорили расчетливо и спокойно, а если была к тому возможность, то старались поменьше и вспоминать о ней…
Жить без мечты я не мог, и постепенно мысли мои потянулись туда, на восток, и мне уже рисовались то возвращение с войны после победы, то приезд на побывку, то просто волшебное мое появление в Ирбите — обязательно в белой кубанке, с красной лентой, с трофейным пистолетом на боку и с наградой на груди, хотя ни того, ни другого, ни третьего у меня не было. Меня мало смущало даже то обстоятельство, что я думал о приезде домой, еще ни разу не побывав в бою и, по сути, еще не увидев той самой войны, куда так безудержно рвался. В глубине души я сознавал полную несбыточность своих фантазий, поэтому был волен все представлять так, как самому хотелось.
И надо же такому случиться — комиссар Малюк одной фразой перевернул все мои представления о возможном и несбыточном. Хотя я и понимал, что за его словами не стоит серьезного намерения, что все это сказано вгорячах, что, даже будь у нас дома гармонь, Малюк, конечно, не решился бы послать меня в Ирбит, но мои давние и совсем пустые фантазии вдруг начали обретать реальные черты.