— Зови своего отделенного!
— Зачем?
— Малюк звонит. Спрашивает какого-то… — И он назвал мою фамилию.
— Это меня.
— Тебя? Ну так иди скорей!
— Не могу.
— Почему?
— Как я пост оставлю?
— Да ты что — глупый, что ли? Куда он, твой пост, денется? Телефон в прихожей… Иди давай! Дела-то одна минута… Я за тебя постою.
Я еще несколько секунд колебался, но потом не выдержал, вошел в прихожую. Увидев на окне полевой телефон, схватил трубку, прижал фетровым наушником к уху, услышал шипение и тихий голос, который редко и размеренно произносил: «Алле, алле, алле»…
— Слушаю! — закричал я в микрофон, но голос продолжал «алекать», я уже узнавал Малюка и после каждого его слова кричал: «Товарищ комиссар! Товарищ комиссар!»
Хорошо, что Борька задержался на улице ровно на минутку и вошел в разгар нашего странного разговора.
— Телефон не работает! — сказал я ему.
— Голова у тебя не работает… Когда говоришь, надо нажимать клавиш на трубке. Неужто полевого телефона не видел?
Видеть-то я видел — и у комиссара на столе, и в кино, но пользоваться им действительно не доводилось.
Замечание Борьки Воронова меня особенно задело потому, что себя я считал немного причастным к военной связи. Весной на допризывном пункте в Ирбите скомплектовали группу телеграфистов, в течение двух месяцев по шесть часов в неделю нас учили работать на ключе по системе азбуки Морзе, потом перевели на аппарат «Бодо», а вот обычный полевой телефон даже не показали.
Наконец Малюк стал слышать меня, и я замер в ожидании каких-то неведомых, но обязательно важных и радостных перемен.
— Спите там, что ли? — ворчливо спросил он. — Ты на посту? Вот что! Позови к телефону командира! Нет, стоп! Не надо звать… Передай ему, пусть немедленно подменит тебя, а ты бегом сюда — одна нога там, другая здесь! Стоп, стоп! Отставить. Не надо ни передавать, ни бежать сюда! Ты слышишь меня?
— Слышу, товарищ комиссар.
— Скажи мне четко и ясно, какая гармонь нужна нам в отряде.
— Хорошо бы такую, как у инвалида, товарищ комиссар.
— Ты думаешь, там знают твоего инвалида? Ты мне точно скажи — какую?
— Хромку, двадцать пять на двадцать пять. Можно, на худой конец, и двенадцать на двадцать пять.
— Стоп. Записываю. Хромка двадцать пять на двадцать пять. А худых нам не надо. Нам нужна самая лучшая. Все. Отправляйся на пост! Вы все поняли? — вроде бы уже и не мне произнес он, в трубке щелкнуло и затихло.
К ужину мы вернулись в отряд и с удивлением узнали, что Дерябин и Никитин получили двухнедельный отпуск и выехали на родину, в Вологодскую область. Уехали как будто за подарками, но главная цель — привезти гармонь, и решающим было то, что Дерябин когда-то работал в Кириллове, где имелась то ли гармонная фабрика, то ли мастерская, и он твердо обещал без гармони не возвращаться.