Эгле вспомнила первую встречу с Мартином в кафе: «А я здесь затем, чтобы вы не инициировались. Никогда». Ей очень не нравилось, как мягко и властно, как непреклонно Ивга отравляла ее своей правотой. Да, Мартин умел снимать с себя инквизитора вместе с плащом — но плащ из тех, что со временем прирастает к коже.
— Он уже готов был бросить это дело, — сказала Эгле дрогнувшим голосом. — Отказаться… выйти из Инквизиции. Я его… уговорила в тот раз, что… не надо.
— Вы переоцениваете свое влияние. — Ивга по-прежнему оставалась на кухне, что-то переставляя, включая и выключая воду. — Потом он все равно вернулся бы. Для него в этом смысл жизни.
Она остановилась в дверях с полотенцем в руках, по-прежнему прохладная и чуть насмешливая. Эгле поняла, что боится эту женщину куда больше, чем ее мужа.
— Можно личный вопрос? — Ивга чуть улыбнулась, будто спохватившись и желая теперь смягчить жесткость своих слов.
— Да. — Эгле съежилась.
— А как вы с ним близко… находитесь? — тихо спросила Ивга. — С ним же невозможно стоять рядом. Ведьме, я имею в виду.
— Я то же самое могу сказать про Клавдия Старжа.
Ивга моргнула. Окинула Эгле новым взглядом. Закусила губу.
— Я люблю его, — хрипло сказала Эгле. — Любила. Теперь, конечно, все по-другому… Он меня не простит, я, наверное… тоже. Когда я уходила, от него тянуло таким… будто…
— Холодом. — Ивга Старж содрогнулась, обхватив себя за плечи. Эгле почувствовала этот холод, как свой, и вздрогнула.
— Я тоже люблю Мартина, — сказала Ивга. — Хоть он в это не верит. Я потеряла его… но любить не перестала. Кстати, он объявил меня в розыск, как и вас.
И она оскалилась, будто лисица в капкане.
* * *
Поднявшись из подвала в кабинет, Мартин открыл платяной шкаф, где пылились черные мантии. Им было лет по сто. В зеркале на дверце шкафа Мартин увидел себя — в хламиде с накинутым капюшоном. С мутными глазами, запрятанными в прорези ткани. Надо было поднять правую руку и снять капюшон, но Мартину казалось, что тот снимется вместе с кожей и мясом.
Левая рука, пробитая серебряным кинжалом, болела теперь сильнее. Во время допроса он не чувствовал боли. Вся боль там в подвале была — ведьмина; Мартин стоял и смотрел на себя. Черный капюшон прилип ко лбу, пропитавшись холодным потом, но Мартин по-прежнему не спешил его снимать.
Он был уверен, что не узнает себя в зеркале. Откинул ткань, зажмурившись, сосчитал до трех и открыл глаза. Долго смотрел, пытаясь понять, что изменилось в его лице. Ведь не могло же оно остаться прежним. Ничто не могло остаться прежним.
Эгле. Мама.