* * *
Клавдий смотрел на Мартина через стол.
Его сын восстал из пепла, поднял себя из развалин, собрал заново из лужи киселя. Клавдию хотелось обнять Марина, как ребенка, прямо посреди его речи, но его бы неправильно поняли, поэтому он просто смотрел, сплетя пальцы на столешнице, иронически приподняв уголки губ.
Мартин пытался сейчас исправить то, что уже случилось. Сам того не сознавая, он спасал светловолосую девочку из Одницы. Возможно, в мечтах спасал десятки других таких девочек, в будущем. Спасал себя — от чувства бессилия. Если бы Клавдий выступил с подобным предложением, все сказали бы, что он перегибает палку, но Мартин — Мартин с его «белыми перчатками» — был в этот момент страшно убедителен.
Кураторам понравилась его речь. Почти всем. Клавдий видел, как их изначальный скепсис переплавляется в поддержку. А ведь он будет идеальным Великим Инквизитором, подумал Клавдий. Лучшим за много веков. Не сейчас, конечно, а потом, когда лишится части иллюзий. Хорошо бы всех, конечно, но желать сыну стать инквизитором без иллюзий — вполне по-людоедски.
Принятию нового кодекса будут аплодировать и герцог, и публика. Все, кроме ведьм. И кроме Клавдия, но он, в отличие от ведьм, еще может что-то поменять сейчас. Отклонить идею Мартина. И, возможно, этим опять превратить его в груду развалин.
Соня налила себе воды, выпила, тыльной стороной ладони вытерла губы:
— В Альтице ваши меры не сработают. Какой спецприемник?! Я запру одну — остальные залягут на дно, и кто их будет разыскивать на пустошах? Вы?! Мне и так приходится проезжать сотни километров каждый день, поддерживать доверительные отношения…
— Значит, вам придется проезжать тысячи километров каждый день, — сказал Мартин. — Или передать пост тому, кто справится.
В его голосе Клавдий узнал собственные интонации.
— Это вы рановато меня поста лишаете. — Соня из Альтицы, всегда благоволившая Мартину, налилась кровью. — Это у вас пока еще руки коротки, раскидываться такими намеками… Это у вас в провинции мертвые дети, а не у меня!
Клавдий мог бы сейчас использовать ее ярость, как ядерное топливо, и не оставить от идеи Мартина камня на камне.
Он снова посмотрел на сына. Тот стоял, выпрямившись, высокий, поджарый и злой, с трехдневной щетиной на впалых щеках:
— Да. У меня в провинции мертвые дети, поэтому я пойду на что угодно, чтобы это не повторилось!
— Наш юниор показал зубы, да такие, что всех здесь сожрет! — с ухмылкой сказал Виктор из Бернста.
Не слушая его, вступилась Элеонора:
— У нас у всех свои традиции, зачем же манипулировать…